Сергей Маковский - Requiem

Но есть одно… Над гробом друга
нельзя на небо не восстать.
От жалости, любви, испуга —
нельзя, нельзя смириться… Знать,

что землю вовсе он покинул,
что дух единственный его
куда-то канул, скрылся, сгинул…
Был человек — и ничего!

Уснул и больше не проснется,
загробной взятый тишиной —
на боль живых не отзовется
и не поделится со мной
своею болью… Боже мой!

Увидеть, осязать нельзя,
нельзя услышать слухом, —
уводит тайная стезя
в мир, озаренный духом.

И свет не свет, и тьма не тьма,
земля, но неземная.
Небес голубизна — нема
и говорит о рае.

От светоносной немоты,
от нерожденных звуков
пьянея, сердце с высоты
внимает песне духов.

Нет! Этого не может быть,
его очарованье не обманет, —
свет не погаснет, не порвется нить,
любить душа не перестанет.

О, нет! Когда бы сном моим
он только грезился, душе созвучным,
не предстоял бы чудом неземным
со мной навеки неразлучным.

Промчится жизнь, пройдут года,
Земное, временное скоротечно…
Но вечен дух, все живо навсегда
и каждое мгновенье вечно.

Не спрашивай у жизни много,
но бойся Божьего суда.
Жизнь — это узкая дорога
в непостижимое Туда.

О бывшем не тоскуй напрасно
и смертью вечность не зови.
Она с тобой, в тебе всевластно
нездешней правдою любви.

Любовь, к себе годами строже,
ты целью вышней назовешь.
Мир видимый, — прости мне, Боже!
он или призрак, или ложь?

Он был ли некогда, иль не был
и снится только — некий день,
навеки обручивший небу
мою заблудшуюся тень?

О, тишина лесной державы,
сквозишь ты вечностью земной
И вечность запредельной славы
приоткрываешь предо мной.

Словами я боюсь нарушить
с тобой нездешнее родство…
Все только бы молчать и слушать
глагол безмолвья твоего.

Мне кажется порой
мучительно — невольно,
что всей вселенной строй,
от выси неземной
до нашей тьмы юдольной,
лишь силы гнет безвольной,
ни мертвой, ни живой.

О, Жизнь, времен поток,
ты, вечности итог,
ты, вихрь слепорожденный,
в столетьях повторенный,
как заданный урок!

Но иногда… Взгляну
на небо, рощи, поле, —
в природе потону
и слышу тишину,
вверяясь вышней воле…
И мыслю: — не спеши
узнать о чем бормочут
ручьи и камыши,
и что в лесной глуши
безмолвие пророчит…
Молчи! Господь не хочет
всеведенья души.

О, Господи, смиренье дай
пред силою Твоей безмерной —
мне, предвосхитившему рай
тоской о красоте неверной.

О, Господи, смиренье дай
пред силами природы косной,
и да разверзнет двери в рай
бесстрашье воли богоносной.

О, Господи, смиренье дай
великое — душе печальной,
коль уготован ей не рай,
а бездна тьмы первоначальной.

Неисчерпаема отрада
твоей всесущей красоты.
Поверить чудесам не надо:
и без того чудесна ты.

И знаки огненных скрижалей,
глашатаи небесных сил,
ко мне, в меня — из вещих далей
лучи бесчисленных светил!

Уверенно: «Я знаю» — говорим,
как если б что-нибудь могли мы видеть!
Все — тайна. Тайну чуем, слышим, зрим,
в пучине огненной ее горим,
но не дано разумием земным
преодолеть ниспосланного бреда.

Ты — человек? Но духом кто ты? Кто?
Венец творенья или обреченный
на муку прах? И отстрадав — за что? —
Опять вернешься в черное Ничто,
как тень?
Иль может быть — совсем не то,
и в вечности ты бог светорожденный?

И знанье человеческое — ложь,
и ты, в свой час, преображенный Словом,
не гусеницей, ползая, уснешь, а…………..

Только выйдешь из деревни —
скит в бору: изба с избой,
да у врат, за городьбой,
под шатром колодец древний.

Над колодцем наклониться
страшно, люди говорят:
бесы душу замутят,
отуманит водяница.

Да — брехня! На глуби тесной
Ключевая спит вода,
незакатная звезда —
там, в дали ее небесной.

Так и люди. — Люди тоже,
что колодцы: грех ко дну,
а заглянешь в глубину,
совесть там звездою Божьей.

Среди леса — затиненный пруд,
и к воде корневинами ивы…
А поля васильками цветут,
колосятся пшеничные нивы.

Над стоячей водой — полусон,
сырость, глушь, полутьма без просвета…
А над жнивом серебряный звон
всех кузнечиков Божьего лета.

Тинный пруд так же хмур и весной:
листья мертвые, ворохи прели…
А в дубках на опушке лесной
всю-то ночь соловьиные трели!

Бросил Федор бредень водам
повечернего затона,
за собой, на кляче, бродом
выволок на отмель Дона.

Да уж видно — незадача,
не подсек он впору бредня:
заартачилась ли кляча,
сам ли опоздал к обедне…

В бредне ракушки да тина,
ни одной рыбешки малой.
Рыболов ты, сиротина,
Федор, бродчик неудалый!

В новолунье, чуть смеркается,
ведьма в дебрь идет за травами,
за опоем, за отравами.
Не дорогой пробирается,
а тропинкой от обители,
чтобы люди не увидели.

Как прокралась из полесицы —
перед ведьмой лес нехоженный,
Перевалом загороженный
в серебристых мутях месяца.
Ходит-бродит наговорщица,
по оврагам шарит-морщится.

Ищет злая, многогрешная
змей-траву и ярь болотную
на заварку приворотную.
А кругом-то тьма кромешная,
оборотень — волк шатается,
филины перекликаются.

Сегодня — воскресение
в веселый месяц май.
Журчит листва весенняя:
— Живи, не унывай!