Владимир Фирсов - Отечество, стихи и поэмы

В станице Вешенской
Порою,
Когда на сотни верст темно,
Звездою, вставшей над горою,
Светилось яркое окно.

За тем окном
В немой печали
Над судьбами людей рыдал
Писатель.
(Слез его ночами
Никто, конечно, не видал.
Невидимые миру слезы
Он молча выплакал в тиши.
Неудивительно, что в прозу
Влилась поэзия души.)

Потом чему-то он смеялся
По-детски,
Глядя за окно,
Где мрак ночной зарей сменялся,
Где вот уже совсем светло.

А он того не замечает.
Жена ненужный гасит свет,
Стакан дымящегося чая
Внося неслышно в кабинет...

В станицу Вешенскую гулко
Ворвался петушиный крик.
Здесь певчий каждого проулка
Имеет
Собственный язык.

Сбегают к водопою кони,
Спешат на пашню казаки,
И солнце плещется в затоне,
Не доставая дна реки.

Вновь не до сна.
То в город надо,
То ждет обком, то ждет партком,
То хлопоты насчет детсада
Иль пенсии для земляков.

И с виду неприметный вроде,
Такой безбрежно молодой,
Он жил заботой о народе,
Его судьбой, его бедой.

Он жил,
Чем рядом люди жили,
Горел доверчивым огнем
Вдали от сплетен,
Что сложили
Дельцы досужие о нем.

Скрывая имена и лица,
Шептали бездари в народ:
Мол, у него
Дворец в станице,
А в банке, мол, открытый счет.

Но ни дворца,
Ни в банке счета.
Была открытой лишь душа
Для всех,
Кто жил земной заботой,
Одной с ним верою дыша.
Его богатство — вся Россия,
Жена и старенькая мать,
Две милых дочери,
Два сына,
Родня в дому — не сосчитать.

Его богатство —
Мир героев,
Рожденный в творческой тиши,
Мир человека,
Что утроил
Открытый счет его души.
И, недругов не замечая,
Он все же знал, как их зовут
(Ему таланта не прощая,
Поныне, здравствуя, живут).

Он их жалел.
А что им жалость?
Их озлобляло во сто крат,
Что славил Шолохов Державу
Не ради славы и наград.

Он славил свой народ
И этой
Народной славой гордо жил.
Одной шестою частью света
По праву сына дорожил.
Работал не переставая...

И «Поднятою целиной»
Гордились люди,
Создавая
Грядущий день страны родной.

Да, с книгами его в те годы
Мы возводили Днепрогэс,
Магнитку ставили,
Заводы
В краях, где был дремучий лес.
По-чкаловски взмывали в небо
И поднимали целину,
Чтоб не мелело море хлеба
В Сибири или на Дону.

Мы вырастали на просторе
Великих дел страны,
Как вдруг
Запахло порохом и горем
И почернело все вокруг.

В далеких залпах на границе
Беду Отчизны разглядев,
Покинул Шолохов станицу,
Шинель солдатскую надев.

Звала Советская Россия,
Как только мать умеет звать.
— Благослови, Анастасия
Даниловна, родная мать!
И ты благослови, Мария
Петровна, верная жена!
Не плачьте, милые, родные,
И без того
В слезах страна...

В слезах и в горе
Украина,
И Белоруссия в слезах,
На пепелищах печи стынут
В смоленских стонущих лесах.
Под гнетом рабства люди стонут
В чаду невиданной войны.
Могилы Пушкина,
Толстого
Пришельцами осквернены.

Жесток накат фашистской стали.
Но, верность Родине неся.
Мы верить не переставали,
Что победить народ нельзя!..

Шагали сквозь огонь солдаты.
И с ними
Шолохов шагал.
Науку ненависти
Свято
Он рядом с ними постигал.

И той жестокою порою
Не уходил с передовых.
Он в павших на войне героях
Не мертвых видел,
А живых.

И под пером его воскресли
Сыны,
Достойные любви,
Достойные высокой песни,
Что зарождалась
На крови...

Снега растаяли,
И лето
Уже вошло в свои права.
Обидно, что не те рассветы,
Не та над Доном синева.

Над редким домом
Дым струится.
Проулки тесные тихи,
Ведь редко у кого
В станице
В те дни остались петухи,
Да и оставшимся не в радость
Рассветы летние встречать.
Они,
От грома канонады
Давно оглохшие,
Молчат...

Ни звука в шолоховском доме.
И только слышно далеко,
Как мать
В дымящийся подойник
Коровье цедит молоко.

Потом глядит,
Как мимо дома,
Чуть слышно галькою шурша,
В рассветные туманы Дона
Идут солдаты не спеша.

Каким бы словом их приветить,
Какою лаской обласкать,
Ведь не у каждого
На свете
Жива
В такое время мать.

Что ждет их, молодых, бедовых,
В таком неведомом пути?
Кому прийти
К родному дому,
Кому до дома
Не дойти...

Молчит Даниловна.
И долго
Туманится печальный взгляд.
Внучата со снохой за Волгой —
Даст бог, воротятся назад.

Даст бог, живым вернется Миша.
Он жив.
Солдаты говорят,
Что голос Миши
Миру слышен,
Что он сильнее, чем снаряд.
Надежда
Издавна врачует,
Как солнышко над головой.
И сердце верит,
Сердце чует,
Что сын воротится живой.

И надо ж было так случиться!
Однажды,
На исходе дня,
Вернулся Шолохов в станицу,
С ним возвратилась вся родня.

(Какой же верой верить надо
В победу нашу,
Чтоб семья
Под гром недальней канонады
Вернулась в отчие края!)

Как ласточка,
Что на дороге
Подняться хочет от земли,
Рванулась мать,
Да только ноги
К порогу как бы приросли.

Налились сладкою истомой.
Вот и дождалась своего.
— Спасибо, — тихо шепчет, —
Дома.
Одной-то в доме каково!..

И дом как будто ожил сразу.
И вновь
Теплом жилья запах.
Раскрыл для внуков ясноглазых
Со скрипом
Двери нараспах.

В печи живое дышит пламя,
Огонь доверчиво горит,
Запахло добрыми блинами,
Над самоваром дым парит.

Доволен Шолохов,
И, словно
Помолодев на много лет,
Заходит снова он и снова
В осиротевший кабинет.

Здесь протекло столетье ровно
За старым письменным столом...
— Ну что ж, Мария свет Петровна,
Давай-ка вспомним о былом.

Приятно вспомнить о хорошем,
Чем был наполнен белый свет.
Про то, что было тяжкой ношей,
И вспоминать охоты нет.

Они сидят как молодые,
Коль поглядеть со стороны.
И гладит Шолохов седые
Родные волосы жены.

О, сколько довелось им вместе
Хлебнуть беды
За двадцать лет!..
И день грядущий
Неизвестен,
Ему опять на фронт чуть свет.

А фронт — за Доном.
Злобный ворог
Живет хозяином высот.
За вороном
Взмывает ворон,
И каждый в чреве смерть несет.

И каждый озабочен целью.
Лишь кто-то думает о том:
Чей дом невдалеке от церкви
Стоит,
Помеченный крестом?
Дон... Дон...
Штурвал рукам послушен.
И ветер за стеклом свистит.
Но только внешне равнодушен
Пилот,
Что к Вешенской летит.
Дон... Дон...
Звучит давно знакомо.
И дом,
Помеченный крестом,
Является, бесспорно, домом,
Откуда вышел «Тихий Дон».

Ну что ж, пилот, тебя оценят —
Продемонстрируй мастерство...
Все ближе,
Ближе,
Ближе к цели
Машина черная его.

То ль ощутив чужое горе,
То ли прозрев,
Он понял вдруг,
Что некий Мелехов Григорий —
Пускай не брат ему, не друг! —
Стал близким
По судьбе, по сути,
По совести, что с древних лет
Роднит людей, чьи гибли судьбы
В водоворотах страшных бед.

И у него есть дом,
В котором
Вся жизнь его заключена,
Есть мать,
Отец,
Любимый город,
Детишки,
Ждущая жена.

А что, как нет родного дома,
Взяла война да унесла?
Судьба Григория
Знакомо
Пилоту сердце обожгла.

Зачем он здесь,
Виновник крови
Людей, рожденных мирно жить,
Зачем же отсвет мирной кровли
Он должен смертью затенить?
Ведь не родился же он зверем!
И, бомбы под крылом неся,
Пилот решительно поверил,
Что победить народ нельзя.
Ну, можно уничтожить город
Во имя призрачных наград
Или обречь его на голод,
Как обречен был Ленинград.
А дальше что?
Народ нетленен.
Пусть даже он порабощен,
Но жить не станет на коленях —
Отмстит
Иль будет отомщен!

Во имя будущего мира,
В последний раз взглянув на дом,
Он бомбы сбрасывает
Мимо —
Вдруг в закипевший тихий Дон.
И под зенитный гром орудий
В степи сажает самолет
И, поднимая к небу руки,
Сквозь плен
К родной семье идет.