Евгений Блажеевский - Письмо

Но смолчали за дверью в уютной квартире Азефа,
Чтобы ветер впустить — не нашлось и в других чудака.
Лишь метнулась на лестницу кошка сиамская Трефа —
Ей почудился голос в пустых парусах чердака.

Это голос хозяина звал ошалевшую кошку
И ушёл по России, и сгинул за гранью границ,
И оставил раскрытым в ночи слуховое окошко,
Словно вырвалась стая каких-то неведомых птиц.

И навеки пропала за серой стеной небосвода,
И растаяло эхо, идущее наискосок…
Поколение это другого не знало исхода:
Голос — в русское небо, а тело — в заморский песок.

И когда колченогий режим, покачнувшись, осядет со скрипом,
То былой диссидент или бывший поэт-вертопрах
На развалинах родины нашей поставит постскриптум:
Только прах от разграбленной жизни остался, лишь пепел да прах…

Беспечно на вещи гляди,
Забыв про наличие боли.
— Эй, что там у нас впереди?..
— Лишь ветер да поле.

Скитанья отпущены нам
Судьбой равнодушной, не боле.
— Эй, что там по сторонам?..
— Лишь ветер да поле.

И прошлое, как за стеной,
Но память гуляет по воле.
— Эй, что там у нас за спиной?..
— Лишь ветер да поле.

Вы не ругайтесь,
Я сейчас уйду.
Я на подъём необычайно лёгок —
Лишь рукопись да выходной костюмчик,
Лишь только фото бабушки да мамы,
Лишь простыню
Засуну в саквояж.
Вы не ругайтесь из-за чепухи.
Пустое.
Я однажды не ужился
В квартире,
Где бутылки —
Вместо книг —
На стеллажах стояли
И висела
На гипсовой,
Такой бугристой шее
У шадровского пролетария
Зачем-то
Медалька чемпиона Украины.

Вы не ругайтесь из-за чепухи.
Ведь комната — не женщина,
Оставить
Брюзжащих
Матерящихся соседей
Большое удовольствие,
Поверьте.
Я ухожу.
Пожалуйста, проверьте
На кухне газ
И потушите свет.
Я ухожу,
Вы только не ругайтесь.
Моя квартира не имеет стен,
Её картины не имеют рам
Она свистит,
Смеётся
И течёт,
Визжит на поворотах
И кричит.
Мои диваны в скверах,
А комоды
Мои —
Многоэтажные дома.
В одном из них,
Любезные соседи,
Сидите вы,
Как черти — в табакерке.
Я ухожу.
Вы только не ругайтесь.
Мне весело.

Какой блаженный бред —
Поставить кошке клизму под диваном
И вылететь из ванной в вентиляцию,
И пригласить любимую под крышу!..
Дивана нет.
И ванной нет.
И крыши нет.

Целуй меня на площади Восстания!
Гостиную мне эту предоставили
И жизнь,
И ЖСК,
И Моссовет!..

В шашлычной шипящее мясо,
Тяжёлый избыток тепла.
И липнет к ладони пластмасса
Невытертого стола.

Окурок — свидетельство пьянки
Вчерашней — в горчичницу врос.
Но ранние официантки
Уже начинают разнос.

Торопят меню из каретки,
Спеша протирают полы
И конусом ставят салфетки,
Когда сервируют столы.

Меж тем посетитель фронтально
Сидит от прохода левей
И знает, что жизнь моментальна,
Бездумна, как пух тополей,
Легка от ступни до затылка,
Блаженно опустошена…
К руке прикипела бутылка,
И хочется выпить вина.

И он вспоминает, как силою
Желанья
завлёк её
Кустодиевски красивую
В запущенное жильё.
Туда, где в матрасе вспоротом
Томилась трава морская,
И злым сыромятным воротом
Душила тоска мужская.
Туда, где немыслимо пятиться,
И страсть устранила намёк,
Когда заголяла платьице,
Слепя белизною ног,
Когда опрокинула плечи,
Когда запрокинула взгляд…

Казалось, в Замоскворечье
Он любит сто лет назад.
Казалось, что в комнате душной
Сквозь этот ленивый стон,
Услышится стук колотушный
И колокольный звон…

Красавица влажно дышала,
И думал он, как в дыму,
Что не миновать централа
И Первого марта ему…
Что после,
Под пыльною каской,
Рукой зажимая висок,
Он встретится с пулей китайской
И рухнет лицом на Восток.
Что в спину земная ось ему
Вопьётся,
а вдоль бровей,
Как пьяный — по зимнему озеру,
По глазу пройдёт муравей…

В толкучке трагедий и залпов,
В нелепом смещении дней
Безумие бреда!.. Но запах,
Идущий от кожи твоей,
Но шорох Страстного бульвара,
Но жажда ночной наготы…

Вошла симпатичная пара,
Неся в целлофане цветы.
Сидит посетитель фронтально
К окну от прохода левей
И знает, что жизнь моментальна,
Бездумна, как пух тополей,
Легка от ступни до затылка,
Блаженно опустошена…
К руке прикипела бутылка
И хочется выпить вина.

Ноябрьское ненастье за окном,
Наискосок летит снежок
И я
Сижу и слушаю, как ходит лифт за стенкой,
Минуя мой этаж
И возвращаясь вниз.

Я всё кого-то жду,
Надеюсь, что придёт…
Встаю,
Курю,
Сажусь,
А на моём столе,
Между стаканом грязным и бумагой,
Последняя,
Ещё живая муха
Сидит и лапки чистит,
Будто точит
На снегопад
И на меня
Ножи…

И если ты сегодня не придёшь,
То муху я поймаю,
Завяжу
За лапку аккуратно ниткой тонкой
И посажу в тепле настольной лампы
Со мною вместе зиму зимовать.

Ведь человек,
Который не имеет
Любимой женщины,
Собаки или друга,
Способен муху посадить на нитку,
Давать ей крошки,
Сахар и питьё,
Прислушиваться к вою ветра,
Думать
О том,
Что в этом мире есть весна
И старенькая мама,
И любовь…

Как хорошо в рождественскую ночь
Лежать в обнимку с милым существом,
Которое смогло тебе помочь,
Все беды отодвинув «на потом».

Как хорошо не числиться, хоть миг,
В составе городского поголовья,
Захлопнуть время — худшую из книг —
И нежный воск зажечь у изголовья.

И что бы там ни ожидало вас,
Но не пройдёт сквозь временное сито
Со шлаком жизни просветлённый час,
В котором и единственно, и слитно:
Жены уснувшей тихое тепло,
Шажки минут и беглый запах ёлки…

А за стеной морозно и темно,
И кажется, что где-то воют волки.

Над городом,
Который многоок,
Жуёт огни вокзалов и предместий,
Но всё-таки безмерно одинок
Перед большим движением созвездий,

Горит одна чудесная звезда,
В моё окно вперяясь и мигая.
Под ней бегут, качаясь, поезда
И самолёт летит, изнемогая.

Горит звезда,
Летящая во тьму,
Моя —
Неупадающая с неба…
Я со стола пустой стакан возьму
И, воздух зачерпнув,
Глотну нелепо
За то,
Что пребываешь надо мной…