Эмиль Вейцман - Жестокий романс (сборник)

Разум вернулся ко мне
только спустя полгода,
После того как в Риге
той ночью я побывал…
Оказалось, меня нашли
в минутах пяти хода
От места, где сел я в машину,
чтобы ехать в ней на вокзал.
Я на земле валялся
за каким-то старым сараем
И умолял, чтоб до Риги
«билетик» про́дали мне…
В психушке я тихим стал,
но полностью невменяем,
Блаженно весь день улыбался,
как будто бы счастлив вполне…
Что ж, если один другому
собственных мыслей ближе,
Но каждый стремится другому
всё сделать наперекор,
То часто безумие только
душевные раны залижет,
Словом-ножом нанесённые –
в душу, в сердцах, в упор!
1970, октябрь-ноябрь 2009

О Век, в котором жить нам суждено,
Бороться и страдать нам суждено!
Ты так велик и так бесчеловечен.
Ты в космос «прорубить сумел окно»,
Но как ты истязал нас, как калечил!

Ты пьёшь из чаш бесчисленных арен,
Людские страсти пьёшь из чаш арен.
Мильоны этих чаш до дна ты дóпил –
Сражайся гладиатором, спортсмен!
Глотай тайком успеха ради допинг!

О Век, в котором стольким суждено,
О нашей подлой жизни суждено,
Вопросы задавать тебе до гроба.
О Век рекламы, гангстеров, кино,
Ты сфинксом возлежишь на небоскрёбах!

А если ты, о Век, предвестник туч,
Обещанных Пророком грозных туч,
Рождённых в землях мулл и муэдзинов?
Сорвёшь ли, Век, с кувшина ты сургуч,
Заклятье сняв со своры злобных джиннов?

Но если ты и век, что нам пошлёт,
Пришельцев нам неведомых пошлёт
Из мира, обозначенного Иксом?
«Век-волкодав»! Отвéть,
зачем твой рот
Кривится мне в ответ в улыбке сфинкса?!

В этот час над древней столицей
Великой Руси единой
На высоте километров тридцать
Ползла какая-то чертовщина.
Ползла над домишками, да над лачужками,
Да над зданьями над модерновыми,
На фоне которых игрушками
Церкви «старыя» стоят что «новыя».
А на Тверской-Ямской, да на Питерской,
Да на прочих улицах и «прошпектах»
Возле булочных и кондитерских,
У хозяйственных и электро,
Возле ГУМа да возле ЦУМа,
Порастративши свои рублики,
Рты раскрыв,
изумляясь,
угрюмо
На знаменье глазели из публики.
И крестились порой между враками
Бабки-Фёклы да Бабки-Мавры.
Молодые же –
больше калякали
Про пришельцев с «Альфы-Центавры».
Были, впрочем, также и скептики –
Потрясали своей «ерудицией»
И с позиции диалектики
Обзывали знаменье фикцией…
А оно, не смущаясь нисколечко
Популярности столь широченной,
Потихонечку, полегонечку
Обратно в просторы вселенной
Уползло себе – неровён вдруг час
Осерчают всерьёз ракетчики…
Ну, друзья мои, вот и кончен сказ;
Согласован он мною полностью с ТАСС.
Где ж вы, други мои, газетчики?!

Я этот совет многозвёздным назвал бы –
Так много у каждого было тут звёзд.
Одни загорались под взрывы и залпы;
Другие – зажёг занимаемый пост.
И вот эти звёзды собрались в созвездия,
Пророчески глядя с грудей и погон.
Что звёзды сулили?
Кому-то возмездие?
Прочный мир?
Процветание?
Армагеддон?
Вот, о чём говорили той ночью «светила»:
Должны мы признаться, прежде всего,
Что явилась на Землю какая-то сила,
Непонятная людям, как колдовство.
Явилась, и вскоре со страхом увидели,
Что её под контроль ничто не берёт,
Ничто из того, чем обычно правители,
Так сказать, «контролировать» могут народ.
Перед ней все военные средства пасуют,
О таких «пустячках» что уж там говорить,
Как зенитки-старушки, если впустую
По неведомой силе ракетами бить.
И поди догадайся, чем дышит она там.
Тут не сможет помочь никакой соглядатай –
Его не пошлёшь на таинственный борт –
Наверно, тут был бы бессилен сам чёрт!
Но недаром мы звёзды: у нас на примете
Имеется некто Волынский Наум,
Всемирно известнейший кибернетик,
Двадцатишестилетний доктор наук.
Похоже, что этот младенец-профессор
К проблемам мастак подбирать ключи.
Он с тайны, возможно, сорвёт завесу,
От нас все условия получив.
Живёт он в Москве, на шоссе Ленинградском;
Сейчас мы отправим к нему «звезду».
И трое «волхвов-чародеев» в штатском,
К нему мы приставим, точно к Христу.

По весенним бульварам в неоновый час,
В час, когда затихает столица,
Он шагал не спеша,
про себя бормоча,
Гимн крамольный учёным-провидцам.

«Я гимн вам пою английским, французским,
Я гимн вам пою еврейским и русским,
И прочим, и прочим безумникам…».

Рекламы продуктов, пива, вина
Загорались… горели… гасли…
А с неба рекламно светила луна,
Катясь, словно сыр в масле.

«…Так часто нескромных, упёртых и вздорных,
Так часто, как сам Люцифер, непокорных,
Я вас прославляю, безумники…».

Волынского злил предночной этот зов
Проституток-реклам, но едва ли
Сильней, чем наряд «чародеев-волхвов»,
Что приглядом его донимали.

«…Вы гонимо-необходи́мы,
Вы ранимы и вы нелюбимы
И народом, и властью, безумники…».

От кого же Волынского эти волхвы
Охраняли столь откровенно?
От чего?… От его же шальной головы?
От захвата пришельцами? Плена?

«…И за вами ведут непрерывную слежку,
Чтоб едва, что не так, с наказаньем не мешкать –
Так боятся вас власти, безумники!..».

Волынского злило, что «полный вперёд»
Не давала проблема чёртова,
Что навстречу ему попадался народ
С какими-то лицами стёртыми.

«…Но вас ненавидят и скопища серостей,
У которых ни нá грош таланта и смелости,
Но которых мильоны, безумники!..».

Окна домов, погружались во тьму,
Зажигались… Казалось бы, вроде
Перфокарт были стены, сигналя ему:
«Завершаем, ответ на подходе!».

«…Вопреки красноречию меринов сивых
Будут в ваших руках, не в руках примитивов,
Судьбы нашей планеты, безумники!».

Он – Наум Волынский, доктор физико-математических наук.
Она – Ирина К., girl friend Волынского.

Ты отрешённый какой-то, Наум!
В тебе…как-то всё стало немо.
И тёмным предчувствием скован мой ум…