Николай Глазков - Избранное

Зимой я замерзаю от мороза,
А на сугробах не растут цветы;
Но я курю, и дым от папиросы,
По-моему, красивее, чем ты.

А если баба явится из дыма,
То мне такая баба не нужна.
Мне холодно, безумно и пустынно,
А ты ко мне дороги не нашла.

У меня с тобою предисловье,
Увертюра, старт, дебют, начало,
Неблагоприятные условья
Нам мешают видеться ночами.

Чтоб за белых приняли ворон нас,
Ты не хочешь, мне же все равно.
Между нами недоговоренность,
За договоренность пью вино.

В дни, когда победу можно праздновать,
Очень глупо временить года;
Ты сказала мне: «Нельзя же сразу».
Я сказал: «Нельзя же никогда!»

Если, в своих же стихах утоня,
Так и останусь беспутным и путающим,
Ты останешься для меня
Воспоминаньем о будущем.

Если в делах, как в любви, повезет,
Так, что при жизни добиться сумею
До непосмертных признаний — высот,
Родина станет любимой моею.

Ну а сейчас, в этот час или миг,
В дни треволнений непреодолимых,
Ты навсегда зачеркнула моих
Всех предыдущих, когда-то любимых.
Так им и надо.

Возле дома того водоем,
Хорошо быть в доме твоем,
И когда остаемся вдвоем,
Каждый раз мы себя выдаем.

Выдаем себя каждый раз,
Только люди не ведают нас:
Утонувшие в омуте фраз
Ни ушей не имеют, ни глаз.

Если нет света, значит, ты
Ушла туда, где света нет,
И пропадай мои мечты
В твоем окне увидеть свет.

И, темнотою ослепя,
Окно смеется надо мной.
Мне без тебя как без себя —
И с горя я иду домой.

Но дело не в этом, а только в том,
Что отдых необходим
И без тебя мне и дом не в дом,
И «Беломор» не в дым.

Ни одной я женщины не имел
И не ведал, когда найду.
Это было на озере Селигер
В тридцать пятом году.

Тиховодная гладь, байдарка и прочее,
Впрочем, молодость хуже, чем старость,
А была очень умная лунная ночь,
Но дураку досталась.

Эта ночь сочетала прохладу и зной,
Тишь, безлюдье, в байдарочном ложе я,
И чудесная девушка вместе со мной,
Изумительная, хорошая.

А вокруг никого, кто б меня был сильней,
Кто бы девушку мог увести,
И я знал, что очень нравился ей,
Потому что умел грести.

А грести очень я хорошо умел,
Но не ведал, что счастье так просто.
А весло ощутило песчаную мель
И необитаемый остров.

Это ночь не моя, это ночь его,
Того острова, где был привал.
А вокруг никого, а я ничего,
Даже и не поцеловал.

И такие хорошие звезды висят,
Вместе с девушкой на берегу я,
Мне хотелось облапить ее и взять,
Незабвенную, дорогую.

Мне бы лучше не видеть ночью ее,
А ходить одному по болотам,
А вокруг никого, а я ничего —
Вот каким я был идиотом.

Как-то не эдак прошел день,
Пробило двенадцать часов.
Ты сказала: «Жить лень», —
И спутала карту слов.

Иные слова сказать норовят,
Чтоб показаться лучше,
А я говорю, что сам виноват,
Если тебе скучно.

Как ты до жизни такой дошла,
И в первый ли это раз?
Но я утверждаю, что жизнь хороша
От ихтиозавров до нас.

Живи со мной и не печалься,
На все вопросы дам ответ.
Ты помешать не можешь счастью,
Которого, к несчастью, нет.

Я веду с тобою разумную речь,
И за это меня прости,
Ибо я даже дом твой готов поджечь,
Чтоб тебя от огня спасти.

У меня вообще необычный путь,
Все такие пути свят ы ;
Я тебя даже в воду готов толкнуть,
Чтобы вытащить из воды.

Дни твои, наверно, прогорели
И тобой, наверно, неосознанны:
Помнишь, в Третьяковской галерее —
Суриков — «Боярыня Морозова»?..

Правильна какая из религий?
И раскол уже воспринят родиной.
Нищий там, и у него вериги,
Он старообрядец и юродивый.

Он аскет. Ему не нужно бабы.
Он некоронованный царь улицы.
Сани прыгают через ухабы, —
Он разут, раздет, но не простудится.

У него горит святая вера.
На костре святой той веры греется
И с остервененьем изувера
Лучше всех двумя перстами крестится.

Что ему церковные реформы,
Если даже цепь вериг не режется?..
Поезда отходят от платформы —
Это ему даже не мерещится!..

На платформе мы. Над нами ночи черность,
Прежде чем рассвет забрезжит розовый.
У тебя такая ж обреченность,
Как у той боярыни Морозовой.

Милая, хорошая, не надо!
Для чего нужны такие крайности?
Я юродивый Поэтограда,
Я заплачу для оригинальности…

У меня костер нетленной веры,
И на нем сгорают все грехи.
Я поэт ненаступившей эры,
Лучше всех пишу свои стихи.

Чтобы жизнь не была загадкой,
Мне поверь и не противоречь.
Слово — бог, и поэтому краткой
Быть должна повседневная речь.

Все равно, что ты мне сказала,
Все равно, это все суета…
Все равно, у какого вокзала
Мы простимся с тобой навсегда.

Мы во всем виноваты сами,
Все минует, как дым папирос,
Мы расстанемся недрузьями
Ненадолго и невсерьез.

Все равно оглушен я веками,
Как не признанный веком поэт…
Мы расстанемся не врагами,
А туземцами разных планет!

Так всегда. Я раз сто болею.
Выздоравливаю раз сто.
А по случаю юбилея
Шандарахнем «Абрау Дюрсо».

Так всегда. Не за смерть упрямую.
За любовь мою и твою.
За такую хорошую самую.
За любимую девочку пью!

Так всегда. Как прошли звероящеры,
Мы пройдем, и другие придут.
За такие стихи настоящие,
Что, как кости зверей, не умрут!

А расскажут про то, как любили мы
И какая была суета…
И смешаются с прочими былями.
Так всегда!

В начале века поэтам лафа,
Поскольку Век молодой,
А в конце не поэт диктует слова,
А Лев Толстой с бородой.

В середине века плохо поэтам
И ничтожно число их побед,
Только я сказать хочу не об этом,
Ибо я рифмовал: поэтам — победам;
Важно, сколько поэту лет.