Николай Глазков - Избранное

Я стать хочу смелее всех
По беспредельности размаха;
Но самый смелый человек
Боится собственного страха!

Иная студентка, забыв про милого,
Зубрит лингвистику неустанно:
Читая евангелие Остромирово,
Не знает Матфея и Иоанна.

Все люди жаждут хлеба и зрелищ,
Как римский пролетариат,
И если им в этом нелепо изменишь,
Они не поблагодарят!

Я чего-нибудь да добьюсь
И доберусь до крыш.
А не добьюсь — так утоплюсь
Там, где шумел камыш.

Пароход поехал по Америке,
Ветер был.
Я в тот вечер двести двадцать две реки
Переплыл.

Всю жизнь разъезжать по полярным
Странам,
Чтобы быть популярным,
Разве это не странно?

Верю в счастье человека
И надеюсь на авось.
Пропадай моя телега,
Все четыр… надцать колес!

Вокруг трамвайной линии
Стоят деревья в инее,
Не красные, не синие,
А черт знает какие они!..

В глубоком овраге растет крапива,
В глубоком овраге течет вода,
А я иду по тропинке обрыва,
И никто не толкает меня туда.

К небу туча сплошная приколота,
И от тучи сплошная тень,
Ну а люди бегут по городу,
Продавая за деньги день.

Знаю я, что снова и снова
Будут промахи и повторения,
А последнее слово СЛОВА —
Откровенность на уровне откровенья!

Без всяких преувеличений ложных
Равнять себя с великими привык.
Я, как Рембрандт, взыскательный художник,
Как он, несостоятельный должник.

Десять лет сочиняю стихи про всё,
Про вино и войну, про стихи и про дерево.
Чем я хуже, чем лыжник, бегун и боксер?
Почему до сих пор не имею тренера?

Все, которые на крыше
Жизнь свою пропировали,
К звездам все-таки не ближе,
Чем живущие в подвале.

Овощами богата страна;
Но овраги — они как измена,
В них не вырастет ни хрена,
Кроме, разве, пожалуй, что хрена.

Пароходам изменит их счастья звезда:
Из-за новых машин они сгинут бесследно…
Лишь одна однопарка всегда-завсегда,
Как стихи Велимира, бессмертна!

Люблю речные отмели и косы;
Люблю, когда звенят лугами косы…
Но мне милей моей любимой косы!..
Ты не смотри на эту слабость косо.

Иголка тонет в блюдечке с водой —
Поэзии здесь нету никакой.
Когда иголка по воде плывет,
Не проза, а поэзия живет!

Если бы это касалось меня,
А не месс и и м и ссии,
Мне бы плевать на судьбу ремня
Жизненной всей трансмиссии.

Холодно на планете,
Из пустоты не убрать ее.
Ненастоящие дети
Что-то твердят по радио.

Жил на свете мыльный пузырь,
Он сверкал и скакал галопом,
В козырные метил тузы,
И прослыл знатоком, и… лопнул!

Подобно великану,
Шатер стихов раскину.
А после в эре кану,
Но все равно не сгину.

Состоя из строчек разных,
Для меня стихи не праздник,
А всего скорее будни;
Я не путаник, а путник.

Дело не в печатанье, не в литере, —
Не умру, так проживу и без:
На творителей и вторителей
Мир разделен весь.

Встретит черта обыватель,
Он узнает первым делом:
Сколько стоит обувь в аде
И почем хлеб черный с белым.

Жил-был святой,
Он был слепой,
Ел хлеб с водой
И спал с любой.

Старушка, та пряталась в тряпки из ваты,
Да изредка нюхала бром.
А внук ее шел в социал-демократы
И ставил вопросы ребром.

Я хотел писать, но даже почерк
Пошатнулся, а огонь погас.
Что-то характерное для ночи
Надвигалось на усталость глаз.

Одеянья оборванца
Ярче, чем мозаика.
Жизнь не будет обрываться,
Словно стих прозаика.

Моя страна все прочие затмила,
Но не поэты первенствуют в ней…
Пусть даже я поэт Огромной Лиры, —
Не в этом счастье Родины моей.

Мир нормальный, нормир о ванный,
По порядкам нумерованный,
Совершает в ногу шествие, —
Я ж стою за сумасшествие.

Зима проходит как угроза
По древним улицам столицы,
Но не боюсь ее мороза —
Пускай мороз меня боится!

Моложавый Мишенька
Завелся у Нинки:
У него на лысинке
Ни одной морщинки!

Друзья иногда зазнаются,
Однако всегда и везде
Друзьями друзья остаются,
Когда познаются в беде.

Нам часто
Не везет.
А счастье —
Горизонт:
Край неба,
А не рай.
Нелеп он,
Этот край!

Растения под снегом спали,
Но с них покровы снега спали,
Им птичьи стаи песни спели,
Чтоб их плоды от зноя спели.

Один вождь другому не равен,
А каждый по-своему мудр и велик.
И оба правы: и Петр, и Булавин,
И я за обоих, и я за двоих.