Николай Глазков - Избранное

Ты за сонет, а я — за нет.
К чему поэзии все это?
Долой сюсюканье сонета!
Бросай сонеты в Лету лет.

Бросай сонеты, не зевай,
Пускай они исчезнут в бездне.
Другие жанры называй
И сочиняй другие песни.

Прими совет —
Забудь сонет.

Явления сужать
Не буду рубежи.
Привыкли люди рассуждать
И не привыкли жить.

Завязли в книжные лиманы
И утонули в иле.
Как много вы прочли романов
И мало как любили!

Я хочу, чтоб все были поэтами,
Потому что поэзия учит,
Потому что Это мир
Настоящих и лучших.

Ночь легла в безжизненных и черных,
Словно стекла выбил дебошир…
Но не ночь, а — как сказал Кручёных —
Дыр-Бул-Щил.

Под мостом легли густые тени,
Распластав полозья плоских крыл.
В это время хохотом хотений
Мир химер художника покрыл.

И художник сам тому не верил,
Расточая бисер дуракам,
Но в такие дни обычный веер
Поднимает ураган.

И художник, в море непогоды
Ожидая, миром овладел,
И тогда сверкнули пароходы,
Ночью — пароходы по воде.

Я чувствую грохоты нашей планеты
В Китае, в Испании, даже в Марокко.
Не хочется быть поэтом,
А хочется быть пророком.

Чудесная истина эта —
Отнюдь не случайная фраза.
Кто званья достоин поэта,
Тот видеть сквозь годы обязан.

Не бойня обманутых наций
Кровавыми буквами крупно
Заглавием книги событий
На грани веков зарябит,—

Напротив, иных ситуаций
В ту книгу войдет совокупность,
Которая будет в зените
Иных исторических битв.

Осторожно. Окрашено —
И не вешать приказов:
Сумасшествие Гаршино
Залегло, как проказа.

На Помпеи Везувия
Поднимается лава
По местам, где безумие,
Совершенство и слава.

Ветер воется дующий
В паруса несвободы.
Чепуха. Я войду еще
Под победные своды.

Арабы, арбы, рабы,
Двугорбых верблюдов горбы
Смешались в пустынной тоске
И утонули в песке.

А желтое небо там,
Как желтого цвета раб…
«На базаре что хочешь продам», —
Говорит арабу араб.

Река текла в ожесточенье,
Транжиря облаков труды,
Ее поспешное теченье —
Сокрытый умысел воды.

И не вникая в суть фразера,
Что тратит воду, речь оря,
Вода текла во все озера,
А большей частию — в моря.

Дано ей снова превращаться
И в облака, и в снег пурги;
Но я не буду возвращаться
К тому, что было у реки.

Ничего про женщину
не надо ведать,
Кроме имени.
Остальное можно видеть
Или трогать.
Имя женщины —
названье любви,
А любовь —
лишь чувство без названья.

Покуда карты не раскрыты,
Играй в свои миры.
И у разбитого корыта
Найдешь конец игры.

И, утомленный неборьбой,
Посмотришь на ландшафт,
И станешь пить с самим собой
Стихи на брудершафт.

Он вошел в распахнутой шубе,
Какой-то сверток держал.
Зуб его не стоял на зубе,
Незнакомец дрожал.

Потом заговорил отрывисто, быстро,
Рукою по лбу провел, —
Из глаз его посыпались искры
И поп а дали на ковер.

Ковер загорелся, и струйки огня
Потекли по обоям вверх;
Огонь оконные рамы обнял
И высунулся за дверь.

Незнакомец думал: гореть нам, жить ли?
Решил вопрос в пользу «жить».
Вынул из свертка огнетушитель
И начал пожар тушить.

Когда погасли последние вспышки
Затухающих искр,
Незнакомец сказал, что слишком
Пустился на риск.

Потом добавил: — Теперь мне жарко,
Даже почти хорошо… —
Головой поклонился, ногой отшаркал
И незаметно ушел.

В созвездья линзами двоякими
Труба смотрела Галилея.
В страну, открытую варягами,
Плыла Колумба кораблея.

В страну открытую, забытую —
Таков удел любых Америк,
А старый мир стал картой битою,
Наивной картой Птоломея.

Эх, раскинулось да Запорожье
У Днепра.
Люди уходили за Поволжье.
Или я не прав?

Наши предки шашками рубали,
Налетая на невольничий базар:
Плохо быть рабами
Всяких там хазар.

И скакали кони по долинам,
По полям.
Только плохо подчиняться мандаринам
И сражаться даром за бояр.

Это в непробудном этом детстве
Я припоминаю, как во сне.
Мир сиял, огромен и естествен,
В жалкой исторической возне.

А школа мало мне дала:
Там обучали только фразам,
А надо изучать дела
Затем, чтоб развивался разум.

Я был изгой и ротозей,
О чем не сожалел нимало,
Хоть, кроме нескольких друзей,
Среда меня не понимала.

Я был всамделишный изгой,
Не умещающийся в эру,
А в классе целый день доской
Скрипят старательно по мелу.

Мне было многое дано,
Читать я мог бы Вальтер Скотта,
Но пропрошли давным-давно
Мои потерянные годы.

Тогда я был еще дурак,
Но я не знал, учившись в школе,
Что, не куря еще табак,
Нельзя писать стихов о море…

Прошли года навстречу бедам,
Я осознал, что не старьем
Прекрасен мир, что быть поэтом
Гораздо лучше, чем царем.

Поэта день — как д е нь царя,
Всю жизнь готов трудиться я.
Но каждый раз — тенденция
И всякий раз — традиция.
Ловлю минуту каждую
И волю проявляю.
В стихах, однако, царствую
Я, а не управляю.

Надо плакать иль смеяться —
На оркестрах полотна
Будут образы сменяться,
Как в трамвае у окна.

Это было лет за триста
До тебя, Луи Люмьер,
И великие артисты
Все могли (кто как умел).

Но судьба не помогала
Всефортунною рукой,
И на бедного Макара
Шишки падали (на кой?).

А теперь, билет потрогав
По цене рубля за три,
Приходи в кинематограф
И смотри.