Михаил Ромм - Последняя среда

да лазури удавшийся отжиг —

и короткая радость цветет

на усталой одежде прохожих.

прабабушка моя рожденная на Днепре

отдыхает в земле предгорий

я же когда умре

хочу видеть море

в каталонскую лег бы степь

сетками разгороженную

под прибоя бас чаек рэп

оригинал тоже мне

ты думал что жить ты должен всегда

что добрый отец твой за облаками

но вот тебя настигает беда

и за тобой задвигают камень

и все разговоры про вечность обман

ты лишь передатчик курьер генокода

и ты обвисаешь как влажный туман

и в нем бредешь над свинцовыми водами

и ты заключаешь со смертью завет

пускай в глазах у ней коршуны кружат

но там за камнем движенье и свет

и ты берешь и выходишь наружу

Вчера я пошел в театр.

Попросил сын —

надо поддержать молодых актеров.

Играли Булгакова: «Бег».

Актерам в лучшем случае

было по двадцать пять.

И харАктерность не заслоняла сути происходящего.

Пьеса выходила страшная.

Стоп! – сказал я.

– А сколько было генералу Слащеву, когда он сказал:

«Я сдаю Крым»?

Я посмотрел в справочнике – 35.

Стоп! – сказал я. – А сколько было твоему деду,

когда майором он окончил войну в Вене?

Я смог сосчитать и без справочника – 32.

Стоп! – сказал я. – А сколько тебе сейчас? – 47.

И ты не взял ни Вену, ни Будапешт,

ни Бухарест, ни Белград.

Тебе просто повезло.

Ты не отступал до Москвы.

Ты не носил часы

циферблатом на внутреннюю сторону запястья.

Ты не ехал рядом с водителем в грузовике

навстречу победе по осенней Румынии,

свесив из окошка руку.

Солнечный зайчик от стекла над циферблатом

не попадал в глаза снайперу.

Пуля не попадала в циферблат.

Циферблат не спасал кость

и осколок не застревал навсегда

у большого пальца.

Поэтому вглядывайся,

как мерцает этот подаренный тебе воздух

начала зимы,

как отражается от стекол —

автомобилей, витрин и окон —

солнечный свет,

а за ним по пятам уже гонится рябая свора сумерек.

Все впереди:

и сдача Крыма,

и золотая румынская осень.

Время сжимается

и солнечный зайчик,

путая сроки и судьбы,

скачет с плеча на плечо.

Он проповедовал списанным грузовикам,

брошенным на старых автобазах.

Он забирался в кабины,

отжимал сцепление, включал передачу,

упирался лбом в руль и говорил:

«Скоро Отец ваш Небесный,

который создал вас по образу своему и подобию,

воскресит вас всех.

Он зальет в ваши баки евробензин,

поставит новый аккумулятор,

заменит шины и подвеску,

масло и тормозную жидкость.

Вы будете ехать по асфальтированной дороге

с разметкой и работающими фонарями

и ангелы будут указывать вам путь,

быстро вращая полосатыми жезлами.

Каждого ждет правильное, грамотное

техобслуживание

и вечная жизнь».

Однажды после дождя

его занесло на мокрой дороге,

и он врезался в дерево у автобусной остановки.

Вокруг лежали пустые поля.

Пришли крестьяне с соседнего хутора

и предложили вызвать скорую

или переночевать у них.

Он отказался.

Грузовик был не застрахован,

он взял его в долг

и почти ничего еще не выплатил.

Всю ночь, пытаясь исправить ситуацию,

он с фонарем лежал под грузовиком,

копаясь в его черных, истекающих маслом

внутренностях.

Утром они опять пришли,

но он уже был мертв,

лежа на спине во тьме под грузовиком.

Крестьяне решили похоронить его за свой счет.

На отпевании священник говорил:

«Ты идешь к Отцу своему Небесному,

который создал тебя по образу своему и подобию.

Он выплатит все твои кредиты,

отдаст все твои долги,

сделает счастливыми всех,

кого ты обещал сделать счастливыми,

и доставит по назначению все твои грузы.

А мы разберем твой грузовик на детали,

продадим их местным автослесарям

и поставим за тебя свечки.

И они осветят тебе дорогу на небеса».

пиши о том что волнует

волнуют следы аварий

на бортах автомобилей

волнуют девушки

стоящие вдоль дороги

особенно красивые

думаешь старику на небесах

стоило бы устроить все

немного по-другому

волнует поэзия

поэзия – это сгустки энергии

передаваемые от тела к телу

это стремное дело

с непредсказуемым исходом

чем дольше живешь

тем меньше тебя понимают

но самое интересное

делаешь в одиночку

или вдвоем

ты и я

Мои друзья почти богоподобны.

Соревноваться с ними? Да куда мне!

Один – под камнем в подмосковной Лобне,

Другой лежит в Малаховке под камнем.

А Тимофеев жарится в Айове,

Лямпорт за жизнь сражается в Нью-Йорке,

И я один. Сердито хмурю брови,

Сижу в Москве, как голубь на помойке.

К чему я это? Мне ворчать не надо —

Меня пока не выбросили в урну.

Вон, Петя Берлянд – на «Каховской». Рядом,

А словно на каком-нибудь Сатурне.

Разводит жизнь, когда выводит в люди,

Довольно насмеялись, нашумелись!

Друзья мои, как птицы разлетелись.

Других уже, наверное, не будет.

С нашей встречи, друг дорогой,

Пролетело немало лет.

Мы по-прежнему вместе с тобой —

Затянулся наш тет-а-тет.

Сколько прожито слез и мук

И растрачено сил!

Но как будто вчера, мой друг,

Я тебя полюбил.

Помнишь темные вечера?

Платье легкое, тихий двор?

Словно мы обнялись вчера

И целуемся до сих пор.

Белый шарик

скок-скок, —

Два спортивных подростка

Забывчиво, долго и хлестко

Направляют его.

Щелк.

Щелк.

В тишине под соснами, вечером, и

Может быть, с их вершин опускается сумрак и все

Очертанья теряет свои.

Мир закручивает и несет.

Белый шарик все еще виден.

Белый шарик: скок-скок.

Солнечный луч заблудился в стекле, и

Бьются в кристалле, трепещут случайные блики,

«Раннее утро» пылает у Пауля Клее,

Алым пылает навстречу мазок земляники.

В матовом полдне, манящий и сочный мазок,

Что еще нужно, и мы примириться смогли бы:

Куполом белым на сонной воде поплавок,

А в глубине улыбаются хитрые рыбы.

Боль всегда рядом, она, как и счастье, сынок,

Рядом всегда, не грусти о подружке пропащей,

Это для нас расставанья предметный урок,

Прежде, чем нам навсегда раствориться

в лазоревой чаще.

Краснеют, молодея, старики,

Она застыла между них невинно,

И падает из розовой руки,