Петр Артемьев - Полдень

Огромен в Гренадерске Зимний сад.
В длину и ширину он квадрат —
Три сотни метров с каждой стороны.
Полсотни метров – высота стены,
Еще на сотню метров вырос купол,
Из разноцветного построенный стекла,
Через которое светило солнце скупо.
И, чтоб растительность под куполом росла,
Под ним висел из плазмы желтый шар,
Искусственное солнце: свет и жар
Он излучал. Ландшафт был разделен,
В масштабе копией служа природных зон.
Здесь было все в миниатюре: мини-горы,
И мини-водопады горных рек,
Сосновый бор, долины и озера.
Привольно чувствовал себя здесь человек,
От мерзости спасаясь гренадерской
И обретая радость и покой,
Не угнетенный страхом и тоской.
Директор Сада был Денис Флоренский.
А в центре Сада, там где виноградники,
Амфитеатр расположился на холме.
Спектакли на арене шли и праздники,
Не то что в Городе, где мрачно, как в тюрьме.
Но в бочке меда, как известно, ложка дегтя:
В Саду была пустыня – сушь и жар,
И кактусы там выпустили когти,
Росло там также дерево анчар.
Анчара сок смертельно ядовит —
К нему шли те, не выдержал кто гнета
Унылой жизни, выбрав суицид,
Чтоб разом кончились и скорби, и заботы
И в Лету канули, а может быть, в нирвану…
Денис Денисович с Мариною Ивановной,
Своею матерью, гуляют по лесной Аллее.
На скамейку под сосной
Они садятся.

Говоришь ты сухо,
И у тебя сегодня хмурый вид,
Моя любая фраза тебя злит.

Ворчать старухи любят. Я – старуха.

Не в этом дело.

В чем же?

Ты обид
В себе скопила горечь. Этой желчью
Ты отравилась. У тебя хандра.

Старуха я, в могилу мне пора.

В Саду уединение, прохлада.
Я в Комитет запретов-разрешений
Сегодня вызван как Директор сада.
На имя Зольца, Председателя, прошение
Подам, чтоб жить в Саду нам неразлучно.

Тебе со мною будет очень скучно.

Уединение, прохлада здесь.

Уйди!
Уединение с прохладою – в груди.
В груди прохлада. Места нет на свете,
Куда бы убежал ты от себя.
В груди уединение.

Ответь мне:
Мы станем вместе жить?

Зачем жить не любя?

Я руку протянуть тебе готов,
А ты змею мне подаешь в ответ.
Прости, несешь какой-то сущий бред.
Не понял я подтекста твоих слов.

Ты понял все… Не надо в Комитет
Ходить с ходатайством к тирану-упырю.
Благодеяний не приму от Зольца.

И почему?

Не надо, говорю.
Удава пусть на мне сомкнутся кольца,
Но это лучше, чем поклон твой низкий.
Не надо Сада мне – давно я так решила.
Сосут пусть кровь мою – сама я вскрою жилы.
Тарелки подставляют пусть и миски.
Я не предам себя. Слова мои запомни!

Тогда скажи, зачем ко мне пришла —
Колоть меня словами как игла?

Пришла затем, что не запрещено мне.

Ворчишь, ворчишь…

Нормально для старух.
Когда ты к Зольцу едешь на поклон?

Пришлет машину он.
Сигнал подаст клаксон
Два раза.

«Дважды пропоет петух…»
Что станешь ты вымаливать у Цензора?

Театра нашего репертуар везу —
Спектаклей, Праздников – на утвержденье Цезарю
Антипычу.

Поплачь, пусти слезу —
И утвердит он все твои Мистерии.

Хочу тебя увидеть на премьере я.
В Театр завтра в полдень приходи.
Пообещай, что будешь – не нуди.

Считаю это времени потерей.

Ты даже в этом отказала сыну.
А может, передумаешь – придешь?

И не мечтай – мизинцем я не двину.

Отказа этого хочу узнать причину.

Театр и Сад твой маскируют ложь.
Красивая обертка ям помойных,
Листочек фиговый на обнажёнке мерзкой
И запах розовый в парах вонючих, гнойных
От гнойных лазаретов Гренадерска,
В котором заправляет Зольц-прохвост.
Тебя он приманил своей подачкой —
И ты на поводке его собачкой,
А мне, старухе, надо на погост.

Ты вбила в голову, и это очень дурно:
Могила, гроб, а может, с пеплом урна.
Тебя снедает черная хандра,
А жить хотеть значительно полезней.
Театр и Сад – лекарство от болезней
И горестей. И если боль остра,
Приходят граждане сюда – им в радость
Сад мой. И эта радость – воздуха глоток.
И обществу от этого есть прок,
Но казус очень странный и досадный,
Чего я ожидать никак не мог,
Что это не по сердцу моей маме.

Мне не по сердцу то, что кандалами
Сковали всех, загнали в планы, схемы,
А граждане молчок – как рыбы немы,
Ведь ты даешь приятный им наркоз:
Пускай забудутся в объятьях сладких грёз,
И это факт, реальная картина,
И это мне особенно противно.
Живешь, как в клетке с четырьмя углами,
Все за тебя решает Комитет:
Дает он предписания, регламент,
Что делать разрешается, что – нет.

Ты думаешь, что человек я низкий,
Как на лакея смотришь и на труса,
Но иногда иду, поверь, на риск я,
Еще к нему не потерял я вкуса.
Все невозможно делать по указке.
Не спросишь Цензора – тогда на риск идешь.

Не нарывайся, действуй осторожно:
Тебя они порвут на клочья, вдрызг.
Меня не слушай – я ведь отморожена.
Не будь героем, не иди на риск.
Прости меня, характер мой несносен,
И кругом голова идет от вихрей войн.
Навеки лечь бы здесь, в лесу, меж трав и хвой,
В тенистой тишине душистых сосен!
Устала я, от жизни я отрезана.
Мне б упокоиться!

Я понимаю Ужас твой.
Но как же с убеждением, что мужество
Страх побеждает высоты у края бездны?
Слова ты эти повторяла часто,
За слабость малодушных укоряя.
Так где же мужество твое?

Сказала, баста!
Читать не нужно мне мораль – стара я.
Остыла кровь во мне. О чем же речь?
Лишь только юные горячими телами,
В которых дуновеньем жарким пламя
Готово хлам и мусор мира сжечь,
Кричат: «Ненужное несите мне,
Пускай сгорит все на моем огне!»
Огонь угас. Теперь хочу я «лечь».