Андрей Небко - Затмение (стихотворения)

голубой; чарка вьюг, забытья полуштоф

да нытья поллитра́, да метель по стаканам;

мне уже не помочь – но влюблённым и пьяным

я прошу твоих слёз, я хочу твоих слов…

2008

не перепрыгнуть рва, и шанса только два,

и робко ручку дергаю дверную,

и к прошлой нерешимости ревную

созревшие к свершению слова —

к свержению: исходов и начал,

и полустершиеся по ночам

твержу обеты: Ты, Кто днесь и присно!

обрекшего на скуку и повтор

себя – отчаль из обжитых портов

в открытую ночь, звёзды, соль и бриз!.. на

столе пылятся веером сердца

и спутники – засаленной колодой;

две запонки – солёных озерца,

слепых – томятся жаждой за оградой, —

но даже близящейся непогодой

не образумить парус беглеца!

2007

Сегодня только пятница. Три дня

мы не увидимся. Три ночи – в разных

постелях. В голове – туман бессвязных

видений, праздных мыслей трескотня.

Ты помнишь ночь, машину и вокзал?

Ты уезжал, но обещал вернуться.

И ты вернулся. Помнишь, как проснуться

нам зверский холод в комнате мешал?

И вот – три дня. И я не знаю сна.

И я пишу. Куда? Мне дела нету.

Трясущимися пальцами дискету

вставляю. Здесь мы вместе. Помнишь, на

безлюдном пляже? Лето, дюны, сосны…

Ведь ты приедешь? Три каких-то дня!

Легко сказать! Три этих дня несносны!

Как можешь ты прожить их без меня?!

2008

над плоскостью – булавочной головкой

в мохнатом тельце бабочки – звезда

любви, беды, бездомной и голодной,

горит, блаженна тем, что не видна

самой себе, что сам себе не ведом

свет, всех уловок слаще и слепей,

счёт закрывающий победам, бедам,

пульсирующим – бабочка! – слабей,

слабей на шпиле сладкого соблазна:

одним собой в инополярной тьме

(вином разбавленной!) насытить глаз – дна

не ведая, не думая о дне,

где погребён его источник; ночь и

свет, и любовь в обнимку спит с бедой, —

а он глядит, слепой и светлый ловчий,

в свой, чуждый, чудный очерк над собой.

2007

В дорогие не укутаю тебя джемпера,

в джинсы фирменные не запеленаю

долгих ног – как у аиста… Говоришь, пора?

до свидания, не удерживаю – мысленно догоняю

на площадке лестничной, чтобы что-то еще сказать,

что забыл, когда сидели друг насупротив друга, —

и в ответ на неска́занное протягиваешь мне пять

музыкальных пальцев; не могу опомниться

от испуга —

сладострастного? – почему же суеверно

ряжу в слова

плечи острые, ломкий стебель талии —

не распеленаю

даже мысленно? – обернувшись, на прощанье

протянешь два

серых яблока; усмехнешься снисходительно:

«обнимаю»…

2007

Покоен омут; облачко плывёт

у самых ног, лукаво и покорно;

чета виол, мятежно и минорно,

роняет влажный жемчуг томных нот.

Я расстегну, робея, ремешок:

ползут к стопам завистливые ткани,

и в млечном разгорается тумане

ответный взор… И противопоток

сквозные переплёскивает грани.

Так, значит, Ты? И зря я столько лет

кого-то, где-то – мял, томил и маял?

Но смутный очерк плавился и таял,

дробясь, как отголосками – дуэт

четыре-, нет, пятиждыпарных струн:

мелодия запуталась в кулисах

кальсон, – и, недовыплеснувшись, высох

в броню гробницы бившийся бурун.

2009

Эта ненависть с привкусом соли и йода;

эта нежность почти – не без ссадин, не без

боли; эта невинность с рубцом на скуле;

неизбежность блаженства в багровых бороздках.

Синева, синева, и вчерашней листвы

подмороженный хруст – словно фунтик с поп-корном.

Ничего, ничего, вот подъедет трамвай,

переедет обоих и, не просигналив,

как ни в чём не бывало проследует в парк; —

но на зеркале заднего вида – румяна

октября (кто сказал «ДТП»? это лес

свой багряный роняет убор; это осень

подметает дворы)… Я хочу за Урал,

за Байкал!! но забыл её классе в девятом,

эту карту – ложись! я на шерсть нанесу

коридоры любви, погреба вожделенья: —

лишь бы в парк, не оглядываясь, шёл трамвай,

переехавший нас, в царскосельский, чугунный,

лебединый, арапчатый, с хрустом песка

на зубах, с облаками в дымящейся клюкве…

2009

Сесть в автобус, и на край света, до кольцевой;

пусть выходят и входят россияне, этруски, инки:

всё равно никому нет дела, что я – живой,

что со злости рисую маркером хуй на спинке

впереди… Контролёр, парнишка лет двадцати,

злобно сплюнет и станет выматывать душу штрафом:

подавись, гандон! Всё равно уже не сойти:

я ошибся автобусом, бункером, батискафом!

Я себя узнаю в пассажире напротив; тот

притворяется, сука, что видит меня впервые.

…Неужели конечная? Товарняк замедляет ход,

пробивается свет… Блядь, а если мы все – живые?!

2009

За вычетом тебя – деревья.

За вычетом деревьев – камни.

За вычетом камней – пространство.

За вычетом пространства – Бог.

А Бог и есть тот самый вычет:

приплюсовал к Себе пространство,

чудак, к пространству – камни, к небу —

деревья, а ко мне – тебя.

2011

За гранью стекла, за космической пылью

твой тёплый, твой нежный, твой взгляд

и руки твои, полоумные крылья,

терзают меня и казнят.

Я из лесу вышел: всё было багрово,

но в щель просочилось тепло,

и я уронил бесполезное слово,

и ветром его унесло.

И я обхватил сумасшедшие руки

раскрошенной известью губ.

Мой голос был как покосившийся флюгер,

и дым поднимался из труб.

На склоне холма, в камышах лукоморья,

за краем известных земель

я был добровольным глашатаем горя,

дудя в обомшелую щель.

И сколько ни били меня, ни бранили,

сквозь все тупики я пронёс

колючую пригоршню уличной пыли,

извёстку космических слёз.

За гранью стекла, за нечаянной гранью,

где столько непрошеных рук,

я был чем-то вроде травы, или тканью,

похожей на вышитый луг.

Но эти твои полупьяные руки

в лохмотьях чужого тепла…

Зачем ты, богиня, на горе и муки

из пепла меня извлекла?!

2011

Сухая и чёрная ветка

над серым и пасмурным днём.

Лети, золотая нимфетка!