Иван Гусаров - КИЧЛАГ

Домушник в депрессии и шоке,
Валит с ног момент,
На службе технологии высоки:
Охраняет нано-элемент.

Горький холодный чифир,
Столыпинский тесный вагон,
Зеленый у входа мундир,
Длинный сквозной перегон.

Дробно стучат колеса:
Колыма, Колыма, Колыма,
Дымится одна папироса,
В прошлом осталась тюрьма.

Метет по рельсам поземка,
За окном гуляет пурга,
Звучит гитара негромко,
Далекие ждут берега.

Чифира крутого глоток,
По кругу идет папироса,
Поезд летит на восток,
Дробно стучат колеса.

Стучат серебристые струны,
Сходят со стекол узоры,
Тяжелые выпали руны,
Мелькают снежные горы.

Дорога, дорога, дорога –
Стучат по заказу колеса,
Помолчим на прощание немного,
Сгорела дотла папироса.

Раскинут по разным зонам,
Близким о том невдомек,
Конвой идет по вагонам,
Сухой разносит паек.

Не пой, гитара, разлуку,
Адресок мы всегда найдем,
Мы по первому стуку
На помощь друг другу придем.

Тормозит, как прежде, участковый,
От рук отбился гражданин,
Подгоняю паспорт новый,
Из широких выдернул штанин.

Я сегодня очень занят,
Конечно, стражу невдомек,
Провести придется саммит,
Новогодний огонек.

Братву привечу у дверей:
Коля – питерский босяк,
Кацеев – тираспольский еврей
Приедут скоро на сходняк.

Вместе встретим год собаки,
Косячок запустим в круг,
Будут пиво, водка, раки.
Собака – самый смелый друг.

Потечет беседа плавно,
Тихо, радушно в квартире,
Базар пойдет о главном:
О закрытом тесном мире.

Вечен мир закрытый,
Счастливый и пустой билет,
Кому участок крытый,
Кому светлый кабинет.

Никогда не будет понят,
Если ты его не касался,
Братвою не был поднят,
В жизни всего опасался.

Не знал баланды вкус,
Не ходил в сознании на нож,
Ты, похоже, братишка, трус
И для братвы ты не гож.

Боялся тени темницы,
Не терял ни минуты свободы,
Дни, как блестящие спицы,
Сливаются в месяцы, годы.

Братва будоражит Европу.
Держим мазу нашу,
Зачем же бедному Эзопу
На гибель подложили чашу.

Законы борются со следствием,
Когда кого-то замочили,
Мы все находимся под следствием,
Все мы в мыслях преступили.

Ксиву крутит служивый,
Все силится понять:
Похоже, паспорт лживый,
Похоже, коцана печать.

Глянул в лупу участковый,
Фразу нужную изрек:
«Сегодня ты фартовый».
Взял майор под козырек.

Послушай зоновскую быль,
Братишка, в корень зри,
Мне больше лагерная пыль
Не щекочет ноздри.

Поднялся в полный рост,
Не клони колена,
Будет пидор и прохвост,
Обойди ненужные ступени.

Держи ровнее коромысло,
Хватает в зоне зла,
В кумовстве нету смысла,
Отшей вовремя козла.

Хозяин вечно зол,
Нервозен изначально,
Гонит тихо произвол
Гражданин начальник.

Расставил всюду уши,
Подкинул зэку мяса,
Идет борьба за уши,
Устроил вечер пляса.

Не нужен думающий зэк,
Ему философов не надо,
Зачем штурмовать Казбек?
Системе нужно стадо.

Ждет кого-то пашня,
Кого – казенный дом,
Тяжело жить дальше
С разорванным нутром.

На стенде висит фотография,
В Европе в законе права,
Где прячется русская мафия,
Застала их наша братва.

Молчит сицилийская мафия,
Я куда ниже травы,
У русских своя география,
Спасения нет от братвы.

Итало-французский экспресс,
Проходы длинные, узкие,
Проезжали прибрежный лес,
Проводника скинули русские.

Попросили сварить чифир,
Не знаком с напитком француз,
Совсем оборзел пассажир,
Посчитали, что лишний груз.

Немец любил Куршавель,
Где встречались наши мальчики,
Подрезали у бюргера шмель,
Проверяли на чуткость пальчики.

Бриллианты в ЮАР залысили,
Де Бирса о том не спросили,
«Местные негры скрысили», –
Сказала братва из России.

В бочину уперли приблуду,
Янки со страха дал дуба,
Золотую взяли посуду,
Деньги и карты для клуба.

Повели себя крайне грубо,
От стыда покраснела трава,
На прощание кричали «Любо!» –
Под казаков косила братва.

С дружеским были визитом.
Явилась братва в Эмираты,
Принц оказался избитым,
Твердил: «Грабанули, пираты».

Разинули рты арабы.
Преподнесли банкирам урок –
Братан нарядился бабой,
Сто лимонов с собой приволок.

Подстрелили как-то узкоглазых,
Ну, и где была Триада?
Отстегнули бабки сразу,
Просили: «Грубо так не надо».

За кордоном в законе права,
Иноземный в курсе мент:
Русская всюду братва
Самый сильный бренд.

Рвется на волю девчонка,
Решеткой зашторена рама,
Ждет родная сторонка,
Ждет любимая мама.

Девчонка пишет стихи,
Медленно тянется срок,
Первой Любови штрихи,
Домой провожал паренек.

Сверкал чистотою исток,
Ничто не сулило беды,
Свалился с перил паренек,
Цвели, как прежде, сады.

Вал нарастал бумажный,
Убийства подняли тему,
Нашелся свидетель продажный,
Съела девчонку система.

Покончить хотела с собой,
Трудно неправду полоть,
Трудно бороться с толпой,
Дал ей силы Господь.

Боль и колкость в словах,
Уехала мама домой,
Прошло свидание в слезах,
Холодом тянет, зимой.

Опостылел пошивочный цех,
План пресловутый не помер,
Забыты улыбки, смех,
Помнят лагерный номер.

Тускнеют весенние краски,
Стальные звенят решетки,
На лицах суровые маски,
Крутит девочка четки.

На волю вернется другой,
Горькая в зоне конфетка,
Выгнулась жизнь дугой,
На душе осталась отметка.

Чайки парят над заливом,
Балтийские рыжие дюны,
Братва затарилась пивом,
Звучат серебряные струны.

Про берег далекий и близкий,
Одинокий белеет парус,
Голос высокий и низкий
Про верхний и нижний ярус.

Про суровый и тесный Столыпин,
Арестанта призрачно счастье,
Про сосны, ели и липы, –
Собираемся вместе не часто.