Иван Гусаров - КИЧЛАГ

Горит столыпинский вагон,
Горючий зэки материал,
Невезучий перегон,
Горе бедным матерям.

Отступил конвой гурьбою,
Беглецам под стать,
Не положено конвою
Зэков выпускать.

Крик проходит по составу,
Охвачен паникой перрон,
По закону, по уставу
Горит столыпинский вагон.

Разбежалася охрана,
Ей бы только доложить,
Нет воды и нету крана,
Ей бы только дослужить.

Пламя убыстряет бег,
Несется по сусекам.
Когда в России зэк
Считался человеком?

Он щепка, он бельмо,
Он лагерная пыль,
Брось родным письмо,
Горит живая быль.

Горят живьем в вагоне,
Тише, тише стуки,
Тянутся в агонии
Скрюченные руки.

Горит столыпинский вагон,
В составе он последний,
Отцеплен зэковский салон,
Ушел вагон соседний.

Сгорел столыпинский вагон,
Расчищена дорога,
Дымом пахнет перегон.
В России зэков много.

Он был заядлый голубятник,
Птичьи знал повадки,
Сменил пальто на ватник,
Белый голубь на тетрадке.

Над зоной – пара сизарей,
Ныряет пара вниз,
Пара верных голубей,
Села рядом на карниз.

Почта голубиная,
Важный миг прилета,
Была дорога длинная,
Тяжелая работа.

Подошел приятель близко,
Голубка села на ладони,
На лапке – важная записка,
В зоне голуби в законе.

Голубка важно ворковала,
Хотела вестью поделиться,
С ладони зерна поклевала,
Взлетела ласковая птица.

Почта голубиная,
Прощальный круг полета,
Домой дорога длинная,
Важная работа.

Над зоной пара сизарей
Домой уносит вести,
Пара верных голубей
Растворилась в небе вместе.

Они высиживают гнезда
Летом и зимой,
Им днем сияют звезды,
Намечая путь домой.

Доконали сны плохие,
То ухабы, то колодцы,
То налетчики лихие,
Иду к ментам колоться.

Прокину им фуфло,
Тисну пару адресов,
Пусть повысят ремесло,
Пусть закроют на засов.

Давай, следак, бумагу,
Пока в ладони жжение,
Пройдемся по оврагу,
Системе будет уважение.

Подельников отмажу,
Без них откроем нычку,
Пишу глухую лажу,
Ни слова про отмычку.

Молчу про ювелира,
И как вскрывали сейф,
Что не выходит из эфира
И ложится в дрейф.

Копнули дно оврага,
Золота там жменька,
Больше плотная бумага
И денежек маленько.

Осела основанная масса
На счетах подельников,
Сейф и ювелира касса,
В жизни много понедельников.

Пока я малолетка,
Иду к ментам колоться,
За явку мне отметка
И мелкие колодцы.

Садись, братишка, чифирнем,
Здесь мы новые совсем,
Нас закинули вдвоем
С зоны номер семь.

Помнишь Иковку в сирени,
Зеленый крашеный забор,
На крыльцо ведут ступени,
На крыльце веселый спор.

Чая выпьем по глоточку,
Грудь согреет сигарета,
Здесь с тобой поставим точку,
Мы с тобою здесь до лета.

Помнишь Иковку в сирени,
Земляков своих, ребят,
На крыльцо ведут ступени, –
Наш двенадцатый отряд.

Обжигает руки пойка,
От чая тянется парок,
На обед затихла стройка,
Летом выйдем за порог.

Летом поезд унесет
В суету больших огней,
Только память не спасет
От сгоревших в зоне дней.

Помнишь Иковку в сирени,
Про нее расскажем всем
По простому и на фене,
Здесь мы новые совсем.

Не слышал ничего про Гааза?
Он помогал российским зэкам,
У Газа не было отказа,
Был он сердобольным человеком.

Ввел в остроги медицину,
Лечил в палатах полых,
Гордыни сбрасывал личину,
Сам выхаживал тяжелых.

Задолго до великой смуты
Забирал из цепких лап,
Снимал с арестантов путы, –
Больных не брали на этап.

Свои тратил сбережения,
Расширял тюремный лазарет,
Вторые были дни рождения,
Здоровым выходил скелет.

Что думал этот человек,
Склонившись над постелью?
Для него российский зэк
Единственной стал целью.

Умер доктор нищим
В семье обездоленного братства,
В стране он был лишним, –
Немец, раздавший все богатства.

Шли за гробом без приказа
Бывшие больные и калеки,
«Нашего хороним Гааза», –
Говорили гордо зэки.

Оказался срочно на больничке,
Видишь равнодушие, отказ,
Напомни доктору, сестричка,
Каким был доктор Гааз.

Выглядит сотрудник молодо,
Чтит чекистские традиции,
Днем работает на молоте,
Помогает вечером милиции.

Выпил лишнего кормилец,
Наградил прохожего толчком,
Рядом вырос бригадмилец
С удостоверением и значком.

Ломает все, как молотом,
Не обойтись без бригадмильцев,
Оказался забияка – Молотов,
Брали всех однофамильцев.

Брали за ругань и бакланку,
В кармане целы все десятки,
Не сваришь с ними манку,
Понятий не было о взятке.

Бригадмильцев не любили в массах,
Посетил партиец храм,
Кто подрабатывал на трассах,
Всех сдавали операм.

Статус бригадмильца высок,
Молодым приятно, лестно,
Не прятали голову в песок,
Признаться надо честно.

Пришли дружинники на смену,
Ходили стайками, как мыши,
Улица узнала перемену,
Были бригадмильцы на порядок выше.

Звезда отразилась на льду
Брызгами света в ночи,
Шагаю по тонкому льду,
Освещают дорогу лучи.

Трещит и колется лед,
Дугой прогибается путь,
Поставили здесь перемет,
Крючок впивается в грудь.

Опускаюсь в темный омут,
Звезда неземная, свети,
Мысли и чувства тонут,
Назад не видно пути.

Трогаю изнанку льда,
Брызги колючих льдинок,
Мутная всюду вода
Их заливает ботинок.

Илисто скользкое дно,
Под ногами короны и кубки,
«Затонул корабль давно», –
Скелет говорит из рубки.

Давно освоено дно,
Сейчас уляжется муть,
Видишь напротив окно?
Можешь на встречу взглянуть.

У окна стоит объектив,
За кадром слышится голос,
Увидишь сейчас детектив,
Змея представляет полоз.

Мягкий вечерний гламур,
Рулеткой зовет казино,
Тени знакомых фигур,
Цирк опустился на дно.