Тимофеева Наталья - Холсты

Понемногу вкушаю рассвета, заката и кофе,
И, дозируя силы, остаток их трачу на сон,
Дабы к пятничной выйти, исполнившись счастья, Голгофе,
С чистым сердцем часов моих слыша прощальный трезвон.

В моём коллаже день сменяет ночь,
И мысль одна сверлит больное темя,
Что в этом мире некому помочь
Мне стать неуязвимой перед всеми.

Я ощущаю рядом пустоту
В густой толпе и некуда деваться
Мне, стиснутой телами, лишь бреду,
Шепча речитатив аллитераций.

Скрипит под стрелкой гнутый циферблат,
И смерть заядло выбирает снасти.
Мои стигматы пламенем горят
В людской пучине низменного счастья.

Я жгу себя на медленном огне
Костра потерь, подкладывая угли,
А ночь сменяет день в моём окне,
И жизни тусклый свет идёт на убыль.

Цвет сумерек сгущен тенями,
Стволами расчерчен дерев,
И снега холодное пламя
Порхает меж сосен. Осев
На вязкой от грязи дороге,
Смешавшись с опавшей листвой,
Прильнувши к озёрной осоке,
Сияет своей новизной
И кружит в свободном паденье,
Как в вальсе. Белёсая мгла
Сравняла и вечер осенний
И водного призму стекла
В единое целое, влагой
Наполнив вечерний пейзаж
И сделав прозрачной бумагой
Осенний скупой антураж.

Из гаммы мажорной минорным звучу флажолетом,
В восходе ищу знаки смысла и подлинной веры,
В закате опять нахожу приземлённость бекара
И ключ мирозданья – в сгустившейся пагубе ночи.

Наверное, что-то сломалось в часах из картона,
К которым привешены цепи и медные гири.
Пророчество птицы измерено жалобным писком,
И ждёт ненасытная бездна опять подношений.

А бабочка бьётся в стекло закупоренной страстью,
Чья целостность веку сродни из обугленных крыльев.
Не знаю, когда я вступлю в эту реку молчанья,
Где весь эпатаж осыпается кварцевой пылью…

Оркестры вздохнут в вышине синей музыкой света,
Чистейшей симфонией мира, добра и покоя.
Змеиною кожею сморщится смертное тело,
И бабочка страстной души воспарит над землёю.

Мягче мякоти киви, краснее созревших томатов
Человечье, покрытое тонкою кожей, нутро,
Что на алчность и подлость излюбленно было богато,
Райским змеем обмануто ловко, премудро, хитро.

Яда выплюнул он в эти тонкие синие вены
Слишком много, – достало для войн и бранчбы на века.
И давно кардинальные миру нужны перемены,
Но людишки с соблазном не в силах бороться пока:

Их лапошить легко за кусочки вощёной бумаги
Под наркозом любым – от глагола и до мишуры…
И во все времена единицам хватало отваги
Из сомнительных рук не принять, а отвергнуть дары.

Протоплазма Земли, удобрение бранного поля,
Ненасытная плоть, добровольный вселенский подмор,
Ты без разума нищ и, в рабах прозябая, доколе
Будешь, волю презрев, сохранять лишь накопленный сор?

Ты, по образу созданный Бога, погрязший в гордыне
Из-за призрачной власти над миром, за звон медяков
Превращающий землю из сада – в жаровню пустыни,
На смерть будешь потомками проклят во веки веков.

Не найти тебе счастья в богатстве, не будет покоя
Без тепла человеческих чувств, без духовности уз…
Наша грешная жизнь без любви и полушки не стоит,
Как без Божьего имени воздух отравленный пуст.

Застенчиво, доверчиво, печально
Ласкает клён оконный переплёт,
И жёлтый лист – стафет его прощальный
Ещё чуть-чуть и в лужу упадёт,

И письмена размокнут жильных строчек,
И побуреет золото, увы.
Висит паук намокший, как комочек,
С крестом на тельце… А из головы

Нейдёт моей, как не хочу я в город,
Как душно мне в пространстве серых стен,
Какой по воле ощущаю голод
Я там, где сердце попадает в плен

Условностей. И снова будет стужа,
И я, как муха, – пленница тенет
Московских улиц, что пространства уже,
Где мне струит небесный чистый свет

Вот эта даль, то спрятанная дымкой,
То залитая солнечным огнём,
Впаду в анабиоз. И под сурдинку
Метели городской ненастным днём

Всплакну душой по сиротине – клёну,
По дому, занесённому по грудь
Снегами, что дают земному лону
В покое зимнем тихо отдохнуть…

Тоски моей сегодняшней причины,
Наверное, в погоде не сыскать.
Горят в окне разлапые рябины,
И мелкий дождик припустил опять.

Солнце ходит по малому кругу,
На закате ложится в туман.
Листопад накрывает округу,
Запах осени терпок и прян.

Сок из яблока сладостью брызжет,
Хрустко кожица рвётся во рту.
Горизонт растворяется рыжий
В вихре света. Стою на мосту,

Ветру щёки и лоб подставляя,
Под ногами – хрустальная гладь…
Я по книге великой читаю,
Что дано мне, песчинке, познать

В этом мире и хрупком и нежном:
Он без разума горек и пуст,
И в конце прозвучит неизбежном
Словно яблока спелого хруст.

Докучливо, рассеянно, тревожно
Судачит ветер, рвёт снаружи дверь,
Цепь на колодце звякает острожно
Знаменьем ожидаемых потерь.

Ещё костром пылают георгины,
И буйствуют соцветья хризантем,
Но золотые вспыхнули седины
В зелёных кронах. Лес умолк совсем,

Лишь изредка раздастся крик унылый,
И ворон чёрной тенью взмоет вверх…
Река ручьём бежит в потоке ила,
И моха высох тонкий белый мех.

Нет ни грибов, ни клюквы, – влаги мало,
Сухая осень нынче не щедра.
А, может быть, земля родить устала,
Сочувствия не зная и добра.

На сердце грусть, а под ногами хрустом
Звучит упавших сучьев россыпь. Мне
Так холодно, невыразимо пусто,
Как будто я приблизилась к зиме.

И так опять не хочется в морозы,
Таская садаль шубы на плечах…
Ну, а пока из зарослей рогоза
Раздался чёрных крыльев шумный мах,

И пух поплыл. Я выбралась из плена
Тоскливых дум и ветреного дня…
И завершилась дома мизансцена
У русской печки под напев огня.

Крылышки твои из пастилы,
Розовая девочка-разлука.
Перемелют молоха валы
Всё твоё. Великой силой звука
Движется вселенная назад,
К Хаосу, как божеству, взывая,
И людишки звёздами горят —
В тысячах парсеков мрут от рая…
Голос твой из хрипа жильных струн,
Мальчик голубиного полёта.
Вскоре перегаснут сотни лун,
Солнц остынут злые огнемёты,
Потечёт меж пальцев пустота
У Творца, что был Отцом живого…
Мир возобновит не красота,
А из уст Его живое Слово!