Надежда Скорнякова - Серебро на изумрудах

Казалось, ведь плачут, страдают – сочувствуй.
Ан, нет.
Предчувствие солнца и временность снега —
в них соль.
И я, в ожидании чуда, не чувствую боль.
Тем паче – чужую. Ну что мне дерев этих цвет?

Зачем, опьянившись моментом, обжечься в мороз?
Весна, как любовь.
В ней обманы все чаще в чести.
Уж лучше и вовсе тогда не любить, не цвести,
Чем гибнуть под снегом
под стук чьих-то искренних слез.

Шло счастье по грани тонкой,
И я наслаждалась моментом,
Ворвавшимся в день спонтанно —
Меня обнимало солнце,
Вода кружевною лентой
Вздымалась над чашей фонтана;

Каштаны качали свечи
В ветвей резном абажуре;
Тюльпаны траве на плечи
Клонили свои фигуры;
И ветер в листве резвился
В порыве сиюсекундном…

И мир мне казался юным,
Так, словно сейчас родился…

В бело-зеленом бродит день в разливе трав,
Качает колос в колыбели на ветру.
И если в этот день, случится так, умру,
То не замечу, и ладони распластав,

(Точнее то, чем заменяет их душа)
Шагну навстречу дню в желаньи слиться с ним
И стать частицею его. Необъясним
В глазах чужих, пожалуй, будет этот шаг.

Что в нем такого, в этом дне, чтоб умирать?
Я просто счастлива. Без всяческих преград.

Легким взмахом крыла,
оживленный дыханием лета,
Оторвавшись от веток,
вспорхнул над листами цветок.
– Как такое возможно?
Виновен, наверное, ветер?
– Нет. Тут ветер безвинен.
Оживший цветок – мотылек.

Красок взять у природы
еще не решившийся вдосталь,
Неприметно окрашен.
А попросту выразить – бел.
Но, возможно, в том скрытая прелесть,
что платье неброско.
Ведь его превосходство над прочими —
первым посмел.

И кружит над айвой
оживленный дыханием лета,
Неприметный крылатый цветок,
вдохновляя меня
Позабыть все заботы,
проблемы, причины, приметы,
И отдаться весне без остатка…
До самого дна…

Какая ночь – тонка, прозрачна и легка!
Я созерцаю в ней движение ветвей.
Они качают в новорожденной листве
Своей луну, чтоб той спалось во все бока.

Меж листьев, вычерненных сумраком дотла,
Сияют звезды в леденящей их красе.
И свет фонарный туже затянул корсет,
Чтоб тьма аллеями без шорохов прошла.

Какая ночь! В ней места нет для прочих дел.
Лишь созерцание – мечтателя удел.

Ветер ветви без жалости бьет,
Рвет еще неокрепшие листья.
Это май. В нем прописаны ливни.
(Пусть на птичьих правах, что не в счет.)

Грянет гром. Капли, в танце зайдясь,
Наступая друг дружке на пятки,
Вмиг свои установят порядки,
Молний гребнем на прядки делясь.

Растекутся, сначала – ручьи,
После – реки, затем – океаны…
Но раздвинет светило экраны
Туч, вернувши чертоги свои.

Был недолог, увы, ливня пляс.
Затихают раскатов аккорды.
Над небесною нивой, как кода,
Семицветье восходит, смеясь.

Словно вход в измеренье другое —
Поле цветиков, хрупких и нежных,
Меж вершин изгибаясь дугою,
Дарит людям любовь и надежду.

В нем, замыслив великое дело
Этот мир изменить в одночасье,
Средь ромашек, пьянительно-белых
Тихо бродит беспечное счастье.

И на зов откликаются люди.
Покидая асфальтного змея,
Всей душой открываются чуду,
Кто как может и кто как умеет.

Собирают охапками волю,
Так чтоб вдосталь и даже за гранью,
И уносят ромашковость поля —
Кто в руках, кто в душе – непрестанно.

Дождь в горах. Какое совершенство.
Гнутся ветви, тяжести вкусив.
Испытав наполненность, в блаженстве
Ручейки на рек поют мотив.

Небо по траве росинки крошит,
С гор свисает прядями туман,
И в дожде затерянная лошадь
Пьет покой ромашковых полян.

Манят вновь за собой меня ленты дорог,
Пробудив от заснеженных снов.
Я хочу, чтобы море искрилось у ног,
Оживая от зимних штормов,

Чтобы чайки кружили, садясь на причал
В ожиданьи, встречая суда…
Чтобы кто нибудь тоже вот так меня ждал,
Растопив многоличие льда…

Белый дым жасмин опутал. Белый дым.
Белый дым разносит ветер на крыле.
Стало небо не лазоревым – седым.
Дым как пепел оседает на земле.

Быть грозе, и небо молния прожжет.
Но останется в сгущающейся мгле
Белый дым. Жасмин над миром понесет
Белый пепел лепестков в листвы золе.

Вечер размещал жасмин с шиповником,
В вареве светило утопив.
Вновь с ветвей тоскующим любовником
Соловей выводит свой мотив.

Жарок май июльски. Грозы прячутся.
Выплакались, видно, в прошлых днях.
Вот и мне под пение не плачется.
Плачь, певец пернатый, за меня…

По откосам полощутся флаги.
Это, празднуя лета приход,
Расщедрился на алые маки
Май, путей совершая обход.

От чего раскраснелись бедняги?
От волнения, не от стыда.
Провожают на насыпях маки
В дальний, ближний ли путь поезда.

Только тонкие ноженьки гнутся,
Только ветер им рвет лепестки:
– Пусть вернутся они… Пусть вернутся
Подарить нам тепло от руки…

Сколько нежности в них и отваги —
Полыхают в траве, но не жгут…
По откосам полощутся флаги…
Это алые маки цветут…

Акации гроздь вновь пьянит ароматом.
Кружат лепестки, мне напомнив отца…
А разум пугает, дразня невозвратом
Цветения из детства резного ларьца…
И душит меня этот белый дурман…
Яжадно вдыхаю иллюзий обман…

Остыли улицы. Не пышет жаром
Асфальт. Шагает ночь хмельна
По мостовым и по бульварам…
Весна…

Выйди в ночь по незримой тропинке,
По ступеням теней и ветвей
И с чернеющим небом в обнимку
Отрекись от заботы полей.

Холить всходы, стремясь к урожаю —
Лунным путникам, знать, не дано.
Холод звезд их глаза отражают.
Отогреть их стараться – смешно…

Ты шагни в этот мир по тропинке,
По ветвям и теням, и поймешь —
Что правдивы лишь звездные льдинки
В эту южную майскую ложь.