Алексей Лосихин - Сериалы моей жизни

Зачем не научен курить я?
Ведь жизнь как у бабки кутья.
В ней все превратится в грязь,
Я не исключение. Сглазь,
Попробуй, уж поздно давно
Проклятьями клясть меня, но…

Все чаще в венки цветы
Вплетаю я четные. Стыд
Берет за себя, как жаль,
Что кожа, увы, не сталь
И слез за стеной не скрыть.
Эх, жаль, не научен курить.

Мороз крепчает с каждым днем,
И снег скрипит под сапогами,
Крепчает и надежда в том,
Что мы найдем друг друга с Вами.
Наверное, я слишком прост
В своих надеждах и наивен,
Но в сотый раз держу я тост
За аромат духов в порыве.
В порыве ветра и тепла,
Что Ваше тело источает,
Что сталь каляет добела
И одуванчик согревает.

Усталые, бездарные вечера,
Бессонница, холодный чай до утра.
Ночная, прозрачная птица, ты где
Цепляешься крыльями по воде?

Рисую твой образ я вдоль листа,
Сломался грифель и глаз устал.
И «Где ты, где?» шепчу вновь и вновь.
Где снадобья, что наполнят мне кровь?

В легких злодействует вакуум один,
Вынырнул, но попал в царство льдин.
Музыка, карты, сухое вино
Спасают на время, но вдруг за стеной

Услышу я шорох твоих лоскутов,
На платье нашитых, изящных бантов.
Я слышу, слышу вот здесь, за стеной,
Твой голос… уже пропал, стой!!!

И бутылка вина, и усталые слезы
Не восполнят пробел
Между строчек письма.
Как не смогут стихи
Вольность выдержать прозы,
Оторвавшись от рифм,
Потускнеют весьма.

Но так просто, как пух,
Разломала ты сталь,
Ты разбила гранит
О цветы полевые,
И я только на слух,
Как слепой, ожидал
Стук твоих каблучков,
Капли что дождевые.

Факт – вином не залить
Той пробоины в судне
И не выдержать крен
Корабельной доске.
Но выходит фрегат
Вопреки своим судьбам,
Хоть и рана зудит
На холодном виске.

Быть может, бросит равнодушно
Мои рассказы и стихи,
Перед грозой всегда так душно
Природе, стало быть, с руки.
Так обмануть притворным жестом,
Улыбкой сладкой, как во тьме,
Блуждает сердце под арестом
В твоей глухонемой тюрьме.

Посторонняя карта
Втесалась в игру
И так дерзко ввязалась
В колоду мою.
Я опять ощущаю
Тот старый азарт,
Где мне кажется,
Душу свою продаю.
Снова, дама, ты козырь,
Который все бьет:
И логичность, и разум,
Сложивший каре…
Посторонняя карта
В руках у меня,
Ты сулишь мне,
Как прежде,
По жизни тире.

Нет, не убийца-лицемер
И не злодей в обличье гения,
Он лишь невинный парфюмер,
Под маской обличенный рвения
К неуловимым берегам.
И кто ж виной, коль волей автора
Он предпочел простым стихам
Скребок и нож, но стиль оратора
Излился в плаче и смертях,
Как будто маленькое дитятко
Играло с шильцем и, вертя,
Случайно ранило родителя.
И кто ж из них творец и мразь,
Скрипящая в душе сознанием?
Гренуй и автор – где здесь связь
Взаимопонимания?!

Зачем мне путешествия по миру?
Весь мир я отыскал в твоих глазах,
В твоих глазах нашел свою я лиру,
И нет нужды теперь мне в тормозах.

С тобой мне не страшны любые боли,
Ведь ты, конечно, самый лучший врач.
И восхищен я сладостью неволи,
И потерялся из виду палач.

Тебя искал я в темных переулках,
Тобою бредил наяву, во сне,
Я растворялся в маленьких фигурках,
Стоявших у кого-то на окне.

Ты рядом, да, и Богу благодарен
За то, что встретил, наконец, тебя.
Спасибо, Боже! Я смертельно ранен
И не намерен вынимать себя.

Еще не высохли чернила
На перевернутом листе,
Мне муза снова подарила
Возможность сочинять. Везде,
Где рыженькая осень
Развесила свою листву,
Твои веснушки, солнца просинь,
Мерещатся по волшебству,
И не с щенячьим я восторгом,
А твердым, мужеским стихом
Поскуливаю нежно, долго
Своим размашистым пером.

Мой Бог, каким уютным фразам
Ты обучаешь этот мир.
Порой понятно мне не сразу,
Что в этой фразе не зефир,
А яд непрошенной гадюки,
Взращенной цепью и кнутом,
И просто так, как будто в скуке,
Она играет своим ртом.
Зубами, полными отравой,
И ножницами-языком
Так просто справиться с оравой
И нелегко с одним клинком.

Земля, Земля, прости нас грешных
За то, что ходим по тебе,
И в пыл греха мы так поспешно,
Как в омут, тянемся. Судьбе
Своей мы как калеки
Вверяемся, глаза слепя.
Мы просто люди, человеки
И жить не можем, не любя!

Она породистая сука,
Ее семье две сотни лет.
Такая тонкая наука —
Генеалогия монет.

А я безродная дворняга
Без орденов и козырей.
И мой напиток – просто брага.
Ах, что связало меня с ней?

Быть может, общие пороки,
В которых я насквозь промок?
Быть может, те простые строки,
Что сочинить, увы, не смог?

Их до меня промолвил кто-то,
Но я цитату приведу.
Лишь подрифмую, словно ноту,
На полутон переведу.

«Люблю не то дитя от греха
Мужей и жен, родивших в срок.
Люблю – то видеть человека,
Каким его воссоздал Бог».

Одноглазая Луна притворилась недотрогой.
Ее тела белизна подкупила б даже Бога.
Ее сердце – кислый плод, не успевший завязаться,
Дай с земли мне переход, дай тобою любоваться.

Там, за занавеской туч, ты стоишь совсем нагая.
Смертный, смолкни, не канючь, отвернись, она живая.
Серебро ее волос не для взора человека.
Ее грудь из белых роз, и как раненый калека,

Сын Адама перед ней, гибнущий в границах тела.
Дух его к Луне, ей-ей, бледной птицей полетел бы,
А пока души сосуд – мышцы, кожа, кровь и кости.
Выставляю я на суд эти строки желтой гостье.