Андрей Кайгородов - Воздух

Размеры глупости твоей
Непредсказуемо шершавы.
Размеры скупости твоей
Немилосердно величавы.
Твои бескрылые глаза
Жестоки и многообразны.
Ведь ты не веришь в чудеса,
Но знаешь, что они опасны.
Твое желанье побеждать
Всегда соседствует с наживой.
И светлым даром убеждать
Ты действуешь довольно живо.
И сытостью взамен любви,
Наполнив страждущее сердце,
Взираешь одиноко ты
В пугающего света бездну.
И нет болезни излеченья
Среди пугающих зеркал.
Есть только боль и раздраженье,
Виной которым стал ты сам.

Послушайте как трепещет,
Зажмурьтесь не успокоившись,
Пошарьте в кармане кусочек
Заплесневшей корочки счастья.
Придумайте оправданье
Своим неудачным победам,
И прыгайте, брызгая сталью
Одухотворенных стремлений.
Побегами вашей морали
Взойдут обветшалые всходы,
Умоются желчью небесной,
Законов насытятся снами.
И сгрудившись в стылые кучи,
Научатся тайнам желаний,
Срывая набухшие почки,
И зарывая их в землю.

Твоя вагина пахнет цветами жасмина,
И влажность ее стебельков
Во мне пробуждает дремавшую лиру,
И сладость от новых стихов.
Твой маковый ротик мой впалый животик
Глодает, как косточку пес.
И в свете светила ты треплешь лениво
Копну моих сальных волос.
И я с наслажденьем пью сок вожделенья
Из лона твоей красоты.
И воздух наполнен дыханьем эфира
И зноем французской любви.

Еще не знали мы тогда,
Что так жестоко ошибемся.
Что печка нашего тепла
Всего лишь отблеск злого солнца.
Теряя памяти исток,
Приобретая черствость,
Я в лес гляжу, как серый волк,
Превозмогая робость.
Я не справляюсь с пустотой
И вечным униженьем.
Я позабыл, кто я такой,
За толщей раздраженья.
Я строил сад, он стал тюрьмой
И лабиринтом боли,
И не сыскать тропы иной
Средь пней моей юдоли.

Мой глазик икотой наполнен.
Мой тазик набит простынями.
Мой носик кошмаром полночным завален
И заперт густыми усами.

Я спать. Ты думаешь?
Вздыхай.
Столы уклюже.
Чашка, чай.
Я сплю. Ты бдишь?
Я буду, только ты уснешь.
Я буду, после будет дождь.
И шторка, что б не брызгать стену.
И мылом душу и колено.
И простыней встречать рассвет.
Ты спишь? Я тоже нет.

Все, все весна.
Я видел трупик кошки,
Оттаявший из подольда.
Ворона отрывала крошки,
Клюв, погружая в потроха.
Смеялись дети, пили пиво,
И старички гурьбой брели,
И два влюбленных на скамейке
Беседу тихую вели.
Все, все весна.
Сказал я, не додумав,
И обронил печаль свою,
Лег рядом с трупиком угрюмым,
Теперь уж точно не помру.

Пришел я в гости к лесорубу,
Принес пол литра коньяка.
А лесоруб взял и заплакал.
Я от него ушел тогда.
Вообще, по совести, сказать,
Мне лесорубы так не очень,
Куда приятней поболтать
С колхозником или рабочим.
У них и юмор и задор,
Вино и девки к ним гурьбой.
Но все же этот разговор
Мне тоже, как-то не родной.
Я чувствую себя комфортно
В кругу приятелей своих,
Но от приятелей моих
Остался ныне только пых…
И я застрявшим утром в горле,
Смотрю на грязный потолок,
И понимаю в этом горе
Я бесконечно одинок.

О вдохновенный ритуал
Давить червей ногой послушной.
Немилосердный светлый дар
Закравшийся в больную душу.
Но восхищенью твоему
На склоне праздного бессилья
Придет конец и вместе с ним
Червяк, не терпящий насилья.
Он упразднит твой светлый дар
И вдохновенное бездушье,
И прировняет тебя с тем,
Кого давил ногой послушной.

Все суки на одно лицо.
Все изворотливы и лживы.
От пудры их чело свежо.
И стройность тела похотлива.
Слагая гимны в честь блядей,
Подумай, прелестью обманут,
Что под покровом их грудей
Зла сети душу твою стянут.
Что сок, бегущий по ногам,
Не наслажденье, а отрава,
И что бугром зовется в старь
Не возвышение, а яма.
Не доверяй свою судьбу
В коварные и злые руки,
Если не хочешь на луну
Потом псом выть от смертной муки.

Когда я просыпаюсь, то сразу улыбаюсь.
Затем я умываюсь и снова улыбаюсь.
Потом пью кофу и курю.
И тут уже я громко ржу.
Затем я одеваюсь и снова улыбаюсь.
Потом на улицу иду
И там опять я громко ржу.
Потом я возвращаюсь и снова улыбаюсь.
Затем я кушаю, пью чай,
Смеюсь, как будто невзначай.
Потом передеваюсь и снова улыбаюсь.
Затем смотреть кино иду.
Смотря кино, я громка ржу.
После кино иду пить чай,
Смеюсь, как будто невзначай.
Затем я умываюсь и тихо улыбаюсь.
В конце концов я спать иду,
И вот тогда уж долго ржу.
Затем я улыбаюсь и погружаюсь в лапы сна.
Ах, как печальна жизнь моя проходит.

Утопи меня в рассоле,
Смой с меня все эти боли,
Все прокисшие юдоли
Удали с лица земли.
Помоги мне не засохнуть,
Порастрескавшись не сдохнуть,
Помоги мне излечиться
От греховной маяты.
Кровь моя вина кадушка,
Ешь и пей меня подружка.
Вырви жало этой муки
Из хворающей души.
Из глазниц моих бездонных,
Из ушей мох бесплодных,
Из нутра моей канавы
Камень этот извлеки.
Но к чему все эти слезы,
Эти ахи охи грезы.
Мир не больше чем подсвечник,
Жизнь подобие свечи.

Бактерии, как грибы, развиваясь, кусаются.
Это я, это сны. Айн, цвайн, драйн, собаки слиплись,
Кто сможет разнять две плоти,
Спаянные силой инстинкта.
Вырежьте глаз у немой особи,
Чтобы взглянуть на осколок былого, вяло текущего быта.
Разлита сосудная жидкость,
Держать в кармане сито, выдвигаясь на пол шага.
Небеса свинцовым проклятием давят,
Не изменяя структур дна.
Жизнь с вареных сосисок, безвкусными комьями грязи
Ложиться вдоль сладких этюдов, утопающих в раме.
Гимн прелости, воспевая, трудно не позавидовать
Счастью опавшего дуба.
Простудой крошатся зуб за зубом,
Любовь иссыхающей жабой
Кряхтит и плющится камнем,
Слезой бирюзового солнца.

Я летел весенней мухой
Плавно в воздухе скользя,
Подо мною проплывала
Грязная земля.
Надо мною небо пело,
Я летел за кругом круг
И оранжевое солнце
Согревало все вокруг.
Про себя я вдруг подумал,
Мухой быть так хорошо
И у края, у дороги
Приземлился, сел в говно.