Виктор Оден - Летопись Тэлы

Одинокой птицей летел за ветрами.
Змеёй в расселине, извиваясь, полз.
Лучом солнца в хрустальном храме
звенел. Винограда гроздью рос.

Не принёс добычи Человек с охоты.
Но с тех пор знанием сиял его лик.
Он спрашивал сам себя: «Кто ты?»
И отвечал: «Света блик».

Глядя на него, тревожилась Дева,
не сошёл ли Человек невзначай с ума.
От недосыпа или перегрева
не потерял ли разум её примат.

Кто-то ушёл на юго-восток.
Кто-то ушёл на юг.
На северо-запад чей-то лёг
путь. Колчан и лук

были у каждого за спиной,
юность и отчий дом.
Что ты? Куда? Зачем? Постой!
Молча идут втроём,

только в разные стороны. Шаг
направляют они
туда, куда стремится душа,
судьбы куда вьётся нить.

Благословляет седой отец.
Плачет родная мать.
Только вперёд под стук сердец.
Посох, бурдюк, сума.

Вперёд по пенным волнам морей,
вперёд по хребтинам гор,
по течению быстрых рек
страху наперекор.

В неизвестность, за край, за грань,
прочь от знакомых мест.
Как-то нас встретит глухомань?
Ну да свинья не съест!

Мы и сами – на зубе клык
в каменных жерновах.
Через пустыню, тайгу, тростник
пройдём не увы, не ах.

Уга и сестра его Афа,
пройдя мимо разных чудес,
в саванне встретив жирафа,
решили: «Останемся здесь.

Мы, правда, немного вспотели
от этой ужасной жары,
зато нас не тронут метели.
не будут кусать комары.

Слегка обомлев от масштаба
лукавой природы затей,
в прохладной тени баобаба
родим загорелых детей.

Построят они пирамиды
себе в результате труда,
чтоб в будущем разные гиды
туристов водили сюда.

Мы станем курчавоволосы
и от пигментации кож
черны. Будем кушать кокосы,
бананы и финики тож.

Агу увлечётся сафари —
летальной игрой со зверьём.
Не ведали здешние твари
дела человека с копьём.

И Афа рождённых на воле
различных зверей приручит,
чтоб куры, коровы и кроли-
ки жили поближе к печи».

Гуа и Аза постепенно,
преодолев свой путь пешком,
пришли вдвоём в страну степей: nom
terra steppen.com

Здесь птицы видят с горной кручи
вседневной пасторали быль,
и ходят табуны, как тучи,
топча копытами ковыль.

Храбрец Гуа и Аза тоже
поймут, что будущее здесь.
От солнца пожелтеет кожа,
а ветер сузит глаз разрез.

Основой всех перемещений
послужит тихий ход скота.
Над круглой юртой в час вечерний
раскроет звёзды высота.

Изобретут кунг-фу и порох
потомки Азы и Гуа,
и упомянет в разговорах
дела их Мэлор Стуруа.

Прижмёт Конфуция к татами
искусный мастер Лао-Цзы.
И будут прыгать вверх ногами
крестьяне в чистую Янцзы.

В дугу согнут посевы риса
строй позвонков народных масс.
Отправит опий за границу
Кэндуна выспренный савбвас.

Лишь прихоть бесплотной мечты привела пионеров
в страну бесконечно-зелёного древнего леса,
упорного брата Агу и сестру его Эру
к зерцалам холодных озёр и полям геркулеса.

Агу молвил: «Хватит идти нам. Чего ещё надо?
Растут в изобилии клюква, черника и шишки.
А в долгие месяцы холода и снегопада
есть рыба в ручьях и в берлогах уснувшие мишки.

Из брёвен составлю квадрат пятистенного сруба,
а рядом построю обширную общую баню».
«А я приготовлю горячего сытного супа,
ответила Эра – А также опяток в сметане.

Пусть дебри лесные, казалось бы, непроходимы,
и листья остры у стоящей в болотах осоки,
зато у нас будут рождаться сплошные блондины,
известны простой прямотой, стройны и высоки.

И утлых судов в небо мачты сосновые вперив,
взмывая над бездной пучин на волне восьмибальной
из крови и плоти налепят огромных империй.
Взметнётся Эзопов ампир в Вавилоне глобальном».

так думала Эра и грозный Агу мощнорукий,
что ведал повадки звериные, тайные тропы.
Ему сшила Эра из кожи животного брюки.
А он ей надёргал душистый букетик укропа.

В низине туман. Кабаны как опята в сметане.
Плетут паутину судеб беспокойные Парки.
Сегодня местами дождливо и ясно местами.
Устами едва шевеля, спят патриархи.

А Рита осталась с отцом и матерью,
в личную жизнь неспроста не вышагнув.
Повесила у себя над кроватью
довольно странную вышивку,

в узоре которой диковинном
потеряться могли бы
даже бывалые братцы Коэны
и бородатые мудрецы Магриба.

И однажды ночью она явилась
сёстрам и братьям во сне безвыходном,
как чудесный лечебный вирус,
из тьмы и молчания выкованный.

С непередаваемой интонацией
взглянула в глаза, обращённые внутрь.
Прошла по извилинам воздушной грацией,
не задевая внутричерепную утварь.

Вдохнула в полушария головного мозга
то ли мысль, то ли неясное воспоминание.
По позвоночника гибкому посоху
скользнула, воспламеняя

горизонты в садах Морфея.
И, окружённое горизонтами, строго посередине
возникло нечто, становясь крупнее,
похожее на Гарри Гудини,

только из сжиженного металла,
охваченного двойным припоем.
Когда родня наутро встала,
конечно, никто ничего не помнил.

Однако с тех пор
рисовал натюрморт
кто-то.
А кто-то ноту

извлекал из струны
такой глубины,
что выли
собаки в мыле.

А какой-то мастак
решил: «Ну, раз так,
оду
спою я народу!»

И действительно спел,
но уйти не успел,
сжатый
толпою шаткой.

В общем, русло искусств
дало выход для чувств
вида
и индивида.

И зовётся творцом
и глядит молодцом
гений
в геенне мнений

на вершине горы,
что из тартарары
растёт
к облакам мигрени.

Размножались сыны Человека
вельми на планете.
Разрастались сообщества
трёх первобытных племён.

Не нужна ипотека,
и так всевозможные дети,
словно в осень листва,
как подробный строчил пулемёт —

вылетали в суровые будни
из общей утробы.
Несомненный прирост населения
был налицо.

Сокращаясь в глубокой лагуне,
налим гололобый
извлекал из забвения
розовых тушек мясцо.