Инна Фидянина-Зубкова - Былины от Инны. и другие сказки

Вот поедет на тебя Илья Муромец
да зарубит он тебя, яко курицу,
привезёт до нас он твою голову
и отдаст на съедение злому борову!

Слушал, слушал Соловей да ухмылялся,
как народец глупый бахвалялся!
Посидел, подумал да как дунет,
свистнет, крикнет, ноздрища раздует
и сметёт полсвета – пол деревни!

Сдует мужиков, те скажут: «Верно,
верим, Соловей, тебе разбойник,
(и когда ты будешь уж покойник?)
ты у нас на свете самый мощный!
А мы чё, мы хилы, яки тощи.»

Но на этом сказка не кончалась.
Туча над деревней собиралась,
туча грозная, похожа на Ильюшу —
Муромец нагрянул грома пуще:
«Где разбойник Соловей?»

А народ ему: «Не пей
больше положенного,
жизнь у нас тут без тебя довольно сложная.
Ты, Ильюшенька, на свете самый мощный!
А мы чё, мы хилы, яки тощи.
Нас сживает со свету Соловушка.
Защити, буйна твоя головушка!»

И поехал с Мурома Илья
Прям на свистуна Соловья.
Как доехал, так кричит
(тот на дубище храпит):
«Эй разбойничек, проказник да Соловушка,
мне нужна твоя буйна головушка!»

Выходил из леса Соловей,
говорил: «Хошь бей, а хошь не бей!» —
сам ноздрищи как раздует,
крикнет, свистнет, ветром дунет!
И полетели дворы по задворкам,
покатились мужики за дальню горку.

Устоял один Ильюша Муромец,
лишь одёжу унесло, но он не курица —
меч в руках, идёт на разбойника
(ветер дуй на срамота). А мы покойника
ждём, сидим под горкой, поджидаем
и удары богатырские считаем:
раз удар, два удар, три удар —
у Ильи, несомненно, есть дар!

Ох устали мы сидеть под этой горкой.
Вдруг выходят мужики вслед за Егоркой.
Что же видят? Сами не поймут:
на полянке Соловей и Илья пьют.

Пьют не воду, не живую
и жуют не ананас,
а пьют горькую, родную,
поминают плохо нас:
«Мужики, мужики, мужичочки,
тощие, худые дурачочки,
ни ума, ни мяса на костях!»

Ну мы взяли вилы и на «ах»:
ни Ильи, ни Соловья на семена не оставили.
Так обоих по реке Оби и сплавили.

Вот как было то на самом деле.
И не слушайте, что вам другие пели.
Гой еси, гой еси,
ходят слухи по Руси.

На метелицу сердце не стелется:
на тёмные леса,
на белые волоса
да на грусть, печаль.

«Ты меня не встречай!
Кому борозда бороздится,
кому пшеница родится,
а я на пределе терпения —
нет силе моей применения:
нет супротивничка рьяного,
поединщика нет буяного
удалому молодцу,
не ходившему к венцу!»

Век на век, день на день.
«Бередень, бередень, бередень…» —
каркает с ветки ворона.

«Она долдонит —
надо мной надсмехается.
Или чёрт чумной изгаляется?»

* * *
Ай ты, старый мужик Будимирович,
дурак же ты, гриб корзинович!
Ты б не шлялся по лесу без совести,
глянь, колтуном уже волосы.

Когда на Руси тишь да гладь,
надо дома сидеть и ворон считать:
раз ворона, два ворона, три ворона…

А до коня вороного
как дотронешься,
так умом, богатырь, ты и тронешься.

Не пугалась бы ты, Русь, добра молодца,
добра молодца Добрыни Никитича:

хоть и грозен взгляд, хоть и ус в вине,
хоть и посеку то, что не по мне,

но за плутов князей я не прятался
и на бабской доле не сватался,

да словами не грешил,
а на ворога спешил!

Эх, мать-перемать,
два раза не умирать,

а один раз помру так помру —
слава вечная мне к лицу!

Слава вечная,
человечная,

не во каменных плитах отлита,
а в сердцах смутным чувством разлита:

Не ври, не воруй,
враг пришёл – так воюй!

– Что смотрите, други-недруги,
чего душу мою мозолите,
рты раззявили непотребные,
пошто коней своих холите?
Одевайтися, собирайтися —
поехали силушкою мериться,
боевым духом обмениваться,
челами биться, помирать ни про что!

«Да за что, Соловей Будимирович,
над нами ты так изгаляешься —
от силушки своей маешься.
Зачем умирать нам зря,
али сила тёмна пришла?»

– Да нет, не пришла. Просто негоже
воинам по пирам сидеть —
силу молодецкую пропивати.
Надо в поле чистое лететь —
удаль молодецкую тренировати!

Приужахнулись мужики, притихли,
что было в прошлый раз вспоминают:
Соловей Будимирович
зарубил пятьдесят ребят —
вот, чорт окаянный!

– Ой не мозоль мне душу, земля-мать!
Я хочу да требу воевать!
Токо где найти ту «рать на рать»?
Если все пьют горькую сидят.

«Будимирович да наш ты Соловей,
ты присядь, поешь, попей —
пир почёстный идёт!»

*
Эх дурной, дурной мужичий род:
Соловей присядет да поест, попьёт,
захмелеет, а захмелев, осмелеет
и без боя да поножовщины
передавит, перемнёт
весь великий Новгород!

А мы хвалу ему споем,
так как в Житомире живём.

– Наш воевода самый красивый!

«А народ говорит: спесивый.»

– Нашему воеводе ничего не страшно:
татара потоптал – тьма!

«Ага, и бабы ваши
от него без ума.»

– У Ильюшеньки воеводушки
руки аршинные.

«И как колодушки,
ножки не длинные.»

– Коренаст, не спорим,
зато плечист.

«И языком доволен —
уж больно речист!»

* * *
В общем, гуси-лебеди полетели,
пока хвалу воеводе мы пели.

Гуси-лебеди крылами махали,
нашу песню с собою забрали.

И разнесли по белому свету:
«Лучше Ильюшеньки нету
имени для мальчугана!»

– Беги, Ильюшенька, к маме,
вырастай большой да могучий,
и будешь ты Муромца круче!

А Алёша – богатырь самый молоденький!
Он по реченьке нейдёт,
идёт по броденьку.
Он и спит, что не спит,
глаз открытый свербит.

Он и матерью с отцом обласканный,
говорят они ему очень ласково:
«Береги себя, сын,
ты у нас пока один,
тебе всего лишь двадцать лет,
да и стынет твой обед!»

А как жить молодым,
когда ты несокрушим,
когда тебе лишь двадцать лет,
а в душе, как старый дед?

А «старому деду»
на то ответа нету.
Надо в поле воевать,
силу, удаль прожигать!