Анатолий Иващенко - Спелый ветер

На плече – пустая рама,
прост и лёгок первый шаг.
Позади остались: драмы,
юность, детство, синий шар…

Охнет с эхом майский гром,
дрогнет пылкое перо.

Невесомость, лёгкость, радость…
На плече – пустая рама.

Профиль выскользнет из пятен,
междометие вспорхнёт…
Путь раскущенный – заклятье,
да ещё и тропка ждёт.
Неизменны – гомон, гаммы,
грай. …А на плече одном —
Божеству пустая рама,
якорь фарта – на другом.

Повстречали мы весну
в белой рощице вдвоём.
Закричи, кичливый гусь,
раздувайся пузырём.

Расщепляет пищик звуки,
атональной дикой утки.

Фон как тишина – без дна.
Просыпается весна!

Уж, вы, гужвы, жух-жугвы,
пожурите жувра иржх.
Гужи-ужвы, шурх-жувры…
Что же будет впереди!
Почки лопаются, хором
слышатся припевы прях.
Просыпаются просторы.
На рожке играю я!

Правды нет. Вокруг – неправда.
От волны ползёт звезда.
Бурлаками тянут крабы
потонувший бот со дна.

В нём ядро, из бука крест,
и охотничий обрез,

амулет коряка, ладан,
прячется в туман неправда…

Из воды взлетает рыба,
как всегда полно забот,
ведьма возится с корытом, —
(полетит, иль поплывёт?).
В ночь рождения баллады
размывают волны след…
Правды нет. Вокруг – неправда.
И меня как будто нет.

С вишнёвым сиропом халва,
в развале взгрустнули пионы…
А вот – исключение для Вас
и шёпот колено-преклонно.

Забыть о вчера, послезавтра,
накрыть на двоих поздний завтрак:

«Кантабиле» струнного звук,
с вишнёвым сиропом халву,

нюанс ананаса и льда,
угрозы, с улыбкой, шутливо…
Пусть в память войдут навсегда:
ответ – «нет-нет-нет!» торопливый,
и херес, конечно, для Вас,
и кофе под сливочной пенкой,
с вишнёвым сиропом халва,
и тень Паганини на стенке…

Прекрасно ночью у лимана!
Волна, песок, на нём: меандр
и строки иеремиад,
морских трилогий, драм, романов…

Часы застопорили ход,
поставив там, где плёс и брод,

балет бакланов и лобанов…
Прекрасной ночью у лимана!

Удара в трюм разнёсся гул,
разбили в крошку кромку чайки,
проснулась цепь на берегу,
и рында звякнула с причала.
И, кажется, не будет завтра
и можно жить лишь тишиной…
Но как прекрасно под луной
быть в ощущении театра!

От страшного сна не очнуться —
на якоре старец, вокруг
акулы в наждачных кольчугах
ведут с осьминогом игру.

И слышится, с проблеском, хруст.
Ласкается щупальцем спрут.

Медузы колышутся чутко.
От страшного сна не очнуться.

Сверкают как лезвия жабры,
мурены висят на плечах,
огромная белая жаба
как сфинкс замерла на часах.
Не сдвинуться, не развернуться
в кругу мефистофельских жиг,
от страшного сна не очнуться,
не смазать его миражи…

В ладонях факел листьев медных, алых.
Застенчивый и робкий листопад!
Настало время лето пролистать, —
я встречу ночь в беседке обветшалой.

И крачкой полечу на старый плёс,
вернёт меня на Землю пульс колёс,

где я под стук стихающий, усталый
сжимаю факел листьев пятипалых…

Штрихи дополнят: мелкий дождь, свистки
и шёпот, отвечающий на шёпот…
Цветной ромашки меркнут лепестки,
испытывая состоянье шока.
Задумчивее стали: палисад,
в тиши мазков палитры – полутени,
и первый, робкий медный листопад,
как акварель осенних сожалений…

Неизбывный поток разноречицы тени и света,
парк двенадцати тропок, шиповника запах, июнь.
Тишину окаймляют шмели баритонами слепо.
Я опять безмятежен, как вьюн, я растроган и юн.

Память выявила деревянных качелей мотив.
Можно в дымные думы, глаза закрывая, войти.

И ещё раз прочувствовать глубь бесконечного лета,
неизбывный поток разноречицы тени и света…

Улетит и вернётся мелодия спелого ветра, —
я прелюдию слушаю мудрых седых тополей.
Появляется, вдруг, отголоском бездонного лета
полустёртый портрет отражением дней и ночей.
Этот миг, за который цепляется каждая ветка,
возвратится и вновь улетит, как неясная мысль,
в неизбывный поток разноречицы тени и света,
сквозь примолкшие кроны деревьев в прохладную высь…

Рубиновых лучей скрещенье,
и можно утонуть в басах.
А я в полярных ощущеньях,
и Моцарт смотрит мне в глаза.

Скрипят колки, и где-то рядом
разбит фиал глинтвейна с ядом,

ломают с эхом черенки,
шипят рубина угольки…