Анатолий Иващенко - Дорога за горизонт

Ночь уходит по бронзовой тропке заката,
лёгшей на воду, мне бы навстречу взлететь,
опрокинув мечты, звон пера и раскаты,
трижды перевернуться, оттенки стереть.

Впереди пол вселенной припало к воде,
и палящее солнце, прошедшее день,

как паломник, не может напиться из моря,—
ночь уходит, под эхо вчерашнего шторма.

Интригует, пленяет окрест тишина,
каждый миг угасанием света наполнен.
Как от горечи, сморщилась туч пелена,
и тропу золотят изумрудные волны.
И границею взгляда лежит горизонт,
за который под гул недовольный остатков,
ночь уходит латунною тропкой заката
в невесомый и дымный светящийся сон.

Один и тот же снится сон:
декор искусственного сада,
где дремлет сланцевый бизон
на падалицах камнепада.

И чувствую – что не один.
Вот тоги мраморной сатин.

Вот этой глыбе – имя – Стон.
Один и тот же снится сон:

я захожу в гранитный сад
неравнобедренных фигур,
геометрических баллад,
и незаконченных скульптур.
Столетья стёртое число
сопровождает каждый шаг.
И я смотрю чудесный сон.
И камню радостно дышать.

Пусть оживает древний миф.
Актёр в игре всегда на грани.
Заглянем с трепетом на миг
к философам, рабам, тиранам…

Вот шмель – баском скрипичным кружит,
вот меч алмазный скалы рушит,

и бьётся ровно пульс Земли,
и оживает древний миф.

Поётся панегирик свету,
рокочет оперный тапёр,
пусть будет парус рваться ветром,
и – в стыке с молнией топор.
Пусть славят старцы вечно мирту,
рожденье саги и огня,
пусть оживают сцены мифа,
где Рока гул, и нет меня.

Как латунную розу роняет цитату
венценосная муза, на нитях держа
веер, с тростью лорнет и, по локоть, в перчатках —
аллегории масок, – трактовка свежа —

в амбразуры порока глядящий рапсод,
и двуликая месть и фантазии плод,

полумаски позёра, ревнивицы, фата,
как латунные розы, роняя цитаты…

Полуправда подмостков, актёра мечта.
Обличенье порока, интриги, измены,
тонкогубых лукавств и желанного плена…
Снисхождение в жестах легко прочитать.
Не могу с мимолётной легендой расстаться
но изящная Дева, момент уловив,
как латунную розу, роняет цитату
и легко на глазах возвращается в миф.

За одну интонацию боли шута
я готов подарить – оберег медальоном,
табакерку на память, стихи прочитать,
и – аплодисменты, по пояс поклоны.

Можно вновь перед зеркалом корчить улыбки,
поиграв на расстроенной старенькой скрипке,

можно долго в каптёрке за сценою ждать
интонацию боли, повторно, шута.

Там его закулисный волшебный чертог.
Наносное, лукавство, обиды забыты.
Улыбается вскользь молодой старичок,—
не изношены фразы, слова не избиты.
Там, на пыльном рояле подобье цветка,
рядом – круг, в нём трапециевидная мина…
На одну интонацию боли шута
я готов обменять панегирик Афине.

Неизвестное тянет, влечёт к тупикам лабиринтов.
Город много забыл и заветные скомкал слова.
Собирайся по тропкам неведомым, неповторимым.
Первый шаг – это начата новая жизни глава.

Слышу азбуку скрипов, мне ветер доносит излишки.
Внеземная её параллель тянет выше, и выше.

Мы попробуем переиначить задумок просчёт.
Неизвестное тянет и тянет, в глубины влечёт.

Не забудем вчера, пусть мелькают знакомые лица.
Стала сладкою горечь, казалось, случайных потерь.
Обратилось привычное имя прекрасною птицей
и печаль за плечами бредёт, как невидимый зверь.
Город надо забыть, научиться листать послезавтра.
Пусть границы размыты, неделям теряется счёт.
Неизвестное тянет, в свои лабиринты влечёт,
и готов к поединкам безжалостным импровизатор.

Спираль шмеля, разрушенный пион
иллюзии, играющие в прятки…
Претят соблазнам: стук со всех сторон
и преданность, способная отпрянуть.

Вступив в штрихи чугунных недомолвок,
скользить в противоречиях бы ловко.

Пока не сменят ритмы: скрежет, звон,
спираль шмеля, разрушенный пион.

Вступить как в незаконченный рассказ,
где связи эфемерные не рвутся
и, как в силках, запуталась тоска
наложницею парадоксов русских!
Откуда этот вытянутый стон?
Всего то – лязг вагонов, хляби станций,
спираль шмеля, разрушенный пион
и дышащее всё непостоянством.

Из амфоры мне шёпот слышится: «Поэт!
Глотай Вселенной пыль, обрывки эпитафий,
Лауры лепет, и молитвенный завет,
и раковины полутон, и гул литавры…»