Анатолий Иващенко - Дорога за горизонт

Смотреть со стороны на всё, на Свет,
на промысел губительных касаний,
на мужество в тени, и, в том числе,
на изыски взыскующих созданий!

Неутомимы: любопытство, поиск,
планеты ось, кружа, – магнитный пояс…

За всеми, посвященными в секрет,
следить умеет издавна поэт:

тот вдруг сражён сравненьем горячо,
тот жжёт улику, та гадает нитью.
Но вот – кровавый меч, с крылом плечо —
восторг и… смерть, весна и горечь… Ника!
Вот взгляд на эпилог любой войны —
под плач невест и смех морской Сирены,
она, как бы над всем, со стороны —
над предрешённостью углов и кренов.

Событий спорных вяжет нити.
Прохладою наполнен взгляд.
В двойном кулоне: йод и яд
неотвратимости событий,

оккультной тайны порошок,
позывам страсти пряный сок.

Перебирает – быть-не быть —
как чётки узелками, нить.

Отточен властью каждый жест,
на Фатум списаны ошибки.
Она способна книги сжечь,
но прятать письмена в пожитках,
над детством бездну накренить,
величье махом уничтожить,
вязать событий спорных нить,
сплетая судьбы… Осторожно!

Протяжно, внятно мраморное горло
смогло абстрактный слог произнести.
Виденьем в небо врос незримый город,
где был рождён наипервейший стих.

Гекзаметром, прочитанный катрен,
блуждает эхом у гранитных стен.

И слышатся слепые оговорки,
обрывки фраз из мраморного горла.

Здесь, всё ещё, танцующие краски
мерцают под хоры сквозных пещер
и светятся в легенды, мифы трассы,
и спит Психея в фосфорном плаще,
и призраку рубиновому вторит
подводный гул, тревожа память, и
звучат под ветром каменные горла,
и музы грезят прошлым в забытьи.

При всех она, как и всегда, одна,
слегка надменна, как в гримёрной латы.
Скупа на слово. Вкрадчива. Тверда.
И сцена может превратиться в плаху.

За каждым третьим шагом – смена позы,
и с бельэтажа падает по розе.

Скульптурных замираний череда.
Немыслимо, – при всех она – одна.

Всё в сдержанности – предпочтенья, такт,
догадки гибкость, торжество в оправе.
Талантлива, как выверенный факт.
Сквозит на всё особенное право.
Оценка восхищенья не нужна,
ирония – мгновенно безответна.
И, как всегда, при всех она – одна,—
образчик, прима, мистика, примета.

Женщина-девочка. Муза поэта.
Имя, влетевшее в мой черновик.
Гибкая ветка, несомая ветром.
Душной метелицы чуткий двойник

с талией тоньше зенита весны,
с волей нервущейся звонкой струны.

Кто ты, остаться сумевшая вечной
женщиной-девочкой в облаке млечном?

Кто ты, поэзии вербная почка,
Лиры посланница, пленница жиг,
рвущая лень восприятия в клочья,
всех вовлекающая в миражи,
чтобы опутать волшебною нитью
профили, абрисы, выдержав темп,
женщиной-девочкою появиться
и навсегда улететь с «fouete»?

Раскладывая пальцев веера,
подсмотрим, как секрета иероглиф,
красноречиво складывая ноги,
влечёт в обманы как в позавчера.

Мы совершенствуем самосожженье,
впиваемся в скользящие движенья,

сдвигаем маски с лиц не первый раз,
раскладывая пальцев веера…

Но светится святая неподдельность
границы целомудрия, и я
хотел бы стать жасминовой метелью,
вернувшись снова из небытия.
Так отцветают чувства без ответа,
и дождь слепой нам дарит летний град…
Раскладывая пальцев веера,
глотаем миг лукавого секрета.

Театр перераспределяет роли.
Но почитаемы не вывод и не суть,—
итоги зноя, инея, порою
украдкой поцелуй, и… Высший суд.

Из рощи муз как искус – звуки флейт,
шаги, октав начала, лепет фей,

эпиталамы множества героев,
где Рок перераспределяет роли…

Мы устаём от красоты смертельно.
Прекрасному – мучительный конец!
Как наслаждалось каменное тело,
когда блуждал в предплечиях резец!
Просеян твердью свет и благом пролит.
Не все в забвенье входят имена.
И жизнь перераспределяет роли.
И только смерть без времени и дна.

В гламурной позе вызов есть.
Черты лица не сломят: ревность,
пристрастия, намёком весть,
любимый образ – с плодом Ева.

Коварны вкрадчивые лиги
и контур тлеющей интриги.

Лукавство лепит каждый жест,
и в каждой позе вызов есть.

Умеет, обретясь наядой [7] Наяда – нимфа, покровительница рек, озёр, ручейков, озёр… ,
корить за эгоизм в любви,
желанья тайные ловить,
шептать с подвохом, мниться рядом,
скрывать умело лестью месть,
мерещиться в дымах картона…
В гламурных позах вызов есть,
лукавящий на четверть тона.

Ласке откровенной сбыться можно.
Линии сползают в полумрак.
Локоны разбросаны на коже,
подражая росчеркам пера.

Черноплодной градины не вдруг
губы ловят бронзовую грудь…

Надоела быть стыдливость ложной.
Ласке откровенной сбыться можно.

Взгляды караулить не устанут
негативы тела при свечах.
Отшептались сброшенные ткани,
холодок пронёсся по плечам.
Камерная музыка поможет,
нимб из ежевики, пряный чай…
Ласке откровенной сбыться можно.
Отгорает пылкая свеча.

Не скупитесь, Легенда в венке эвкалиптовом – слог!
Изреченье, из гимна цитату, пожалуйста, – имя!
Белоснежный ракушечник стелется к очерку ног.
Мне на миг показалось, что я во владениях Рима.

Золотые плоды на ветвях загорелых предплечий.
Гармонических линий упругий задор безупречен.

Не скупитесь, и приподнимите предчувствий порог,
прошепчите, легенда под лавром, лепечущий слог.