Анатолий Иващенко - Дорога за горизонт

То полушёпот римлянки, то отзыв скифа…
Словарь полунамёков, призвуков раскидан.

Мне глиняная амфора даёт совет:
«давай перелистаем горизонт, поэт»,

чтоб оказаться на руинах перекрёстка,
внимая шелестам былых библиотек,
поймать укор строки упругой, вывод хлёсткий:
мы всё не так, и не о том, и не о тех.
Мелькают имена рапсодов, масок, кукол.
Их орденская курия и высший свет
сдвигаются, и шёпот слышится: «Поэт,
ты можешь пеплом стать в плену у звуков…»

Моё открытие земного Рая,
в тебе другая женщина живёт!
Я слышу бег секунд наоборот,
и вижу, как талантливо играя,

одна – хранит в молчание восторг,
глотая фуги баховской аккорд,

секреты честно бережёт вторая —
моё открытие земного Рая,

Прекрасно заболеть одной чертой,
наклоном лёгким, откровенной позой,
воспитанной гармонией, рукой,
заканчивающейся синей розой!
Люблю тебя за дружеский союз,
за осторожный слог, за увлеченья,
за приключения в земном Раю,
моё предначертанье, предпочтенье!

Секунды растянуты, крошится камень в песок.
У кромки волны мимолётностью час остановлен.
Не время ещё, день – от полночи – на волосок.
Крик крачки становится возгласом, всплеск – полусловом.

Религией света означены звёздные ночи.
Ракушечником ползёт с замиранием строчка.

Терпенье воспитано. Выполнен данный зарок.
Пусть волны цветут, и – раскрошится камень в песок.

Следы на воде увлекают в свинцовую даль,
магнитная нить горизонта волнуется грудью.
Причалов вздыхающих помнится мне череда,
уставших судов молчаливые чту пересуды.
Ещё с полчаса, – и очнётся от дрёмы восток.
Ветра устремятся в различные стороны света…
Секунды растянуты, крошится камень в песок.
Но пусть не спешит наступать долгожданное лето.

Дробят пуанты дробное «touché».
Пронзительна. Она не ищет пару.
Искусно эпителии муара
подчёркивают не случайный жест.

Глядит на всех внимательно и скромно.
Она, лелея лёгких взлётов кромку,

не устаёт в движеньях хорошеть,
легко исполнив дробное «touché».

Близки ей: жиги бриза, блюзы дна,
Лауры тога с нитью Ариадны,
и в скалах грот, где прячется луна
и в пыль морскую вмешана лаванда.
Балетный шаг исполнив, может жечь,
ряды партера взглядами листая,
вмешать в батман подробное «touché»,
живущее на сцене вечной тайной.

Можно с призраком шептаться,
в мир придуманный войти,
узелком судьбы остаться,
прочитав спонтанно стих.

Мне виденье дарит дом,—
с веткой огненной ладонь.

Можно в локонах плескаться,
с привидением шептаться.

Можно верить и не верить,
заблуждаться, полюбить,
невесомостью измерить
завихрение судьбы,
и – самим собой остаться,
и – затменье обрести…
Буду с призраком шептаться,
целоваться, и грустить.

Робкой смотрится судьба,
из баллады пнув калитку,
нам принёс седой рыбарь
плавниковой меди слиток.

Навевает запах моря:
крики крачек, шёпот мойры,

веера латунных рыб,
«мёртвые узлы» судьбы…

Он неприхотлив, отчаян.
Сбито кубами лицо.
Взгляд искрится хитрецой —
«… дайте с осьминогом чарку!»
Льнут ко мне тумана хлопья,
кем подмочен мой табак?
А в глаза глядит судьба
в ризе бронзовых заклёпок.

Безжалостных реплик с улыбкой тараны,
с капризною миной сарказма кивок,
иронии вызовы, шутки без меры,
метафор каскад, каламбуров поток.

То жало готовит искусный намёк,
то льстит пересмешник, то – горечь, то – мёд,

то задрапированные эпиграммы,
то иносказательных реплик тараны.

То гибкой сатиры сорняк – обиняк —
ветвится вьюнами к магнитным улыбкам…
Всё – Вы на подмостках расшатанных дня
и ночи – то фея, то – птица, то – скрипка.
Варьируя тембры, звучит монолог:
бурлеском [2] Бурлеск – трактовка наоборот, переиначивание, смешное – трагичными средствами, и т. д. – бахвальство, патетика, пафос,
с тараном акцента, в полтона, легко,
и… чёрное с белым осмеяно красным.

Дебют интриги безупречной.
Ударил филин клювом в гонг.
Веселье будет бесконечным,
в бокалах подожжём огонь,

смешав с подвохами успех,
с лукавством провокаций – смех,

с лозой изысканнейшей речи
дебют интриги безупречной…

Как хорошо в одеждах длинных
вести за пальчики шута,
бросая терпкие маслины
в атласно-красный росчерк рта!
Вокруг рабы, особы, свечи,
играют карлики в войну…
Дебют интриги бесконечной
в таком изысканном плену!

В тупиках и разъездах попутных бесчисленных станций,
не копируя и представляя танцуемый стих,
появляется легким эскизом восточного танца
величавая чага, чтоб с разума напрочь свести.

Подражать могут только креплёные, старые вина.
Ей придумано имя тревожней ночного жасмина.

Осмотрелась, понравилась. Хочет чуть-чуть задержаться
в тупиках и разъездах попутных, мелькающих станций…

Остаётся вести диалог с уязвимостью смятой,
из ритмических выкладок формулы пальцем стучать,
отрицать очевидное, щёлкаться с невероятным,
пустоту заполнять посторонним, вторичность влача,
поджидать невозможное, путаться и отвлекаться…
Отвлекаться и путаться… Тратить впустую часы
в тупиках и разъездах попутных бесчисленных станций,
удаляясь, всё дальше от юности и чистоты.

Ты перешла на матовый картон.
(В художнике – философ и психолог.)
Рябина – в правой, в левой – камертон,
намёками сравнение с виолой.

Прозрачно то, о чём нельзя спросить.
Скользнула по лицу догадки нить.

Её инвариантностью потом —
как лигатура ляжет на картон…

Слетела фраза с губ… Молчок в ответ!
Теперь, иронизируя не плохо
то над собой, не проклиная свет,
то над кумиром бывшим, над эпохой,
импровизируй, юности канон!
Как гармоничны и просты твои наряды.
Ты перешла на матовый картон,
смутив мои надежды и порядки…