Татьяна Славская - И в зеркале моём, и в зазеркалье… Стихи и проза

История? Политика? Любовь?
Всё это – «Я» в различных измереньях,
в движеньи сил, в разладе, в измененьи,
и жизнь, и тлен, и прошлое, и новь.

Я – в этом мире. Мир – во мне.
Но что же – в центре, что – вовне?
И где граница? Нет границы
меж тем, что видится, что мнится…
И в каждой точке мирозданья
живое тонкое сознанье,
единство и разъединённость,
безмерность и определённость,
и в каждом миге бытия
есть прочность и незащищённость,
своя живая протяжённость,
есмь и Вселенная – и Я.

И радости, и боли, и тепла —
мне, неуёмной, всё казалось мало…
Какой ещё тропою не брела?
Каким ветрам лица не подставляла?
В каком лесу не собирала хворост?
Чей не признала храм или костёл?
И кто чужой – печальный или хворый —
в моей душе приюта не нашёл?
И в том пути, живом и непреложном,
любя, надеясь, веруя, скорбя,
я постигала, что одно и то же —
найти себя и выстрадать себя.

И снилось в ту ночь
что-то странное мне:
я к Истине шла
в этом призрачном сне,
и свет её брезжил
в туманной дали
у самого-самого
края земли.
Сон смутен и зыбок,
и трепетно-тонок,
путь к Истине – тёмен,
хоть свет её виден…
Вдруг слышу —
у ног моих плачет ребёнок
от мне неизвестной
и горькой обиды.
И пусть различить
в этой тьме его трудно,
он смотрит мне в душу —
покорно и мудро.
К нему я склоняюсь,
тяну к нему руки —
всё глуше, всё дальше
печальные звуки.
Что делать?
Кто даст мне на это ответ?
Где путь,
что начертан судьбой?
С одной стороны —
манит Истины свет,
и плачет ребёнок —
с другой.
Он смотрит мне в душу
покорно и мудро…
И тут я проснулась —
за окнами утро,
и светлое небо
зовёт улыбнуться…
Но мечется сердце
в тоске и тревоге —
нет, лучше бы мне
никогда не проснуться,
чем бросить ребёнка
на тёмной дороге.

Говорят, – только правда ли? —
смерть красна на миру,
ну а я – и у радости
что чужак на пиру.
То мне жизнь – не загадка,
то не знаю, что делаю,
то утёнок я гадкий,
то ворона я белая,
то одним непонятна,
то другим невпопад…
Не иду на попятный —
что ж, расклад как расклад.
Принимаю покорно,
да и в этом ли дело —
слыть вороною чёрной
или лебедем белым?
Не изменится доля,
не разрушится воля,
не прибавятся болести,
не убавится разума.
Ну, а просто по совести —
мало этого разве?

Не тщетна жизнь моя
меж Богом и людьми
и выдержит душа
почти безмерный гнёт,
коль кто-то, хоть один,
хоть на короткий миг,
к одной моей строке
единожды прильнёт.

Из пены житейской – иль пены морской? —
вставала, рождалась… Вступала
в тот храм, в тот костёр, в тот земной непокой,
который Тобой называла.
Дорогами ада, дорогами рая
брела я, дороги не разбирая.
Ах, сказка, твои б сапоги-скороходы, —
я шла босиком через долгие годы.
Дорогами ада? Дорогами рая?
Как долго брела я по самому краю —
по краю обрывов и пропастей
я шла, о себе не давая вестей.
Так долго я шла, не давая вестей,
так долго тебя обретала,
что стал ты за время дороги моей
седым. Но тебя я узнала.

Два полных ведра
на моём коромысле,
и в них отражается
всё поднебесье.
Два полных ведра
на моём коромысле —
откуда испить мне,
не сбив равновесья?
Два полных ведра
на моём коромысле —
всё так равновесно,
размеренно, поровну…
Но как мне, скажи,
доискаться до смысла
извечных метаний
из ст о роны в ст о рону?
Два полных ведра
на моём коромысле —
а в их равновесьи —
покой и движенье.
Два полных ведра
на моём коромысле —
и сладок мне
каждый глоток утоленья.

То единенье, то разрыв…
Но за семью замками
законы те и правила игры,
что правят нами.

Зовёт нас надежда?
Иль гонит нужда?
Мы призваны?
Или гонимы?
Два полюса жизни —
любовь и вражда,
и мечемся мы
между ними.
Два полюса жизни —
любовь и вражда,
и мечемся мы
между ними:
зовёт нас надежда
и гонит нужда,
и призваны мы,
и гонимы.

Ах, этот брошенный во тьму
вражды тяжёлый камень…
Уходит мальчик на войну,
развязанную нами.
И день, и год, и десять лет
мать всё глядит ему вослед.
Мать всё глядит ему вослед —
и день, и год, и десять лет.
…Опять мы у вражды в плену
и сквозь тысячелетья
от нас – всё так же, на войну, —
уходят наши дети.

Зла не копи,
мстить не давай обета,
и ты поймёшь,
доверившись судьбе,
что высшее достоинство
на свете —
прощать другому больше,
чем себе.

Всё – суета, так возвещал мудрец…
А этот мир, исполненный надежды?
А руки мастера, творящие одежду
невесте, коей завтра под венец?
Всё – суета? И этот гордый знак,
в глазах поэта трепетно горящий,
и дар его – живой, животворящий —
всё суетно? Напрасно? Просто так?
А странники, которых не вернут
под тёплый кров истлевшие одежды?
Мужи учёные, все те, кого невежды
камнями забросать не преминут?
А этот наступающий рассвет,
позолотивший небо хмуро-серое?
…Прости, мудрец, но я упрямо верую
в высокий смысл тех суета сует.
В тот смысл, который не с чем соизмерить,
и в то, что всех нас, суетных, услышат,
и в миг, и в вечность… А всего превыше —
в живую душу, что умеет верить.

Эта светлая родинка
на виске, средь морщинок…
Я с тобой, как на Родине
после долгой чужбины.
И очаг, нами созданный,
светлым храмам сродни,
дышим жизнью, как воздухом, —
чистым, общим, одним.
И глаза дорогие
греют мягким теплом…
Без тебя – ностальгия
даже в доме родном.
Столько прожито, пройдено
в пять стремительных лет…
Я с тобой – как на Родине,
хоть тебя уже нет.

Как много в жизни нам отведено!
Увидеть свет. Босым земли коснуться.
Познать любовь. И пригубить вино.
Испить тоски и к радости вернуться.
Зерно судьбы очистить от плев е л.
Дитя дать миру. Ощутить предел.
И на пороге жадно оглянуться —
ах, сколько же ещё я не успел…