Татьяна Славская - И в зеркале моём, и в зазеркалье… Стихи и проза

В честь осени или весны,
а чаще – просто по традиции
на старт выходят бегуны
скрестить надежды и амбиции.
Вперёд! И номер на груди,
и жизнь уже не жизнь – дистанция,
и приз, что где-то впереди, —
неужто он другим достанется?!
Эх, люди-кони, бег тот спорый —
без всадника и без узды…
Но вдруг «подстёгивает» «скорая»,
взметнувшая сигнал беды.
Гудит сирена: дайте путь!
Но нет, осталось так немного:
дожать… домчаться… дотянуть…
до финиша совсем чуть-чуть…
Ну как тут уступить дорогу?!
Нечаянный свидетель, я
лишь одного прошу у Бога:
« Пусть в нас, вершащих путь земной,
в житейских марафонах стонущих,
идущих выбранной стезёй
или в своём беспутьи тонущих,
с душой, где только тлен и дым, —
одно незыблемым останется:
желание сойти с дистанции,
услышав зов чужой беды ».

Посередине лета и тепла
без тени недовольства и смущенья
она лежит, беспомощно мала,
удвоенная собственною тенью.
Извечные ослушники в миру,
ни обойти, не подойти не смея,
два малыша, забыв свою игру,
растерянно возвысились над нею.
Их башмачки истёртые – в пыли,
они еще не знают, как поступят:
ногой небрежно на неё наступят
или поднимут бережно с земли.
Но – в апогее лета и тепла,
такого, что трава уже пожухла,
она лежит, доверчиво мала —
не женщина, не девочка, а кукла.
Ну а мужчины – возраст их не в счёт! —
решают, как от веку им завещано,
с тревогой, не осознанной ещё:
игрушка это или… Или – женщина?

В едином созвучьи,
в едином мгновеньи
так радостно слиты
покой и движенье.
Так трепетно слиты
в едином мгновеньи
улыбка, дыханье
и сердцебиенье,
и губы, и звуки,
и руки, и плечи —
и музыка жизни,
и музыка встречи.

На белом рояле,
на белой рояли
забытые ноты
печально молчали,
и руки в морщинах
бессильно лежали
на белом рояле,
на белой рояли…
На белом рояле,
на белой рояли
две тёмные розы
покорно увяли,
и струны, что жили
под крышкой рояля
уже не звучали…
Давно не звучали.
Но, может быть, это
пригрезилось мне
в коротком, тревожном,
нечаянном сне?
И стоит проснуться —
как тут же, я знаю,
откроется взгляду
картина иная:
там тёмные розы —
я вижу, не грежу —
прекрасны и свежи,
пленительно свежи…
Там мальчик, малыш —
не достать до педалей! —
касается клавиш
на белом рояле…
…Те детские пальцы,
о, как колдовали…
Во сне? Наяву ли?
Над белым роялем…

Хоть атрибуты жизни
те же, те,
я, как во тьме кромешной,
в суете:
не разогнуть
ни душу и ни спину…
О, Господи… позволь…
на миг единый…
отринуть мать,
дитя своё отринуть,
знакомых и родных,
весь белый свет,
пропасть, исчезнуть,
затеряться., сгинуть —
так, будто не было меня
и – нет…
И в этом кратком
миге отрешенья
на грани
бытия-небытия
прислушаться…
и различить движенье
истерзанного
собственного «я»,
и на мгновенье
дух перевести…
Вдох – выдох… Выдох – вдох…
Легко, неспешно…
И от души
усталость отвести,
и новое дыханье
обрести,
и свет увидеть
в темноте кромешной.

Как поздно я пришла к самой себе,
когда почти и жизни не осталось,
но даже эта горестная малость
как благодать, как свет в моей судьбе.

Не ведаю, пришлась ли ко двору
я этой жизни, или так, чужая…
Но если я когда-нибудь… умру…
О нет, об этом помолчу пока я.
Я помолчу, пока ещё рассвет
так будоражит утреннюю землю,
пока душа растроганно приемлет
души другой нечаянный привет.
Пока мне часто-часто снится сон
о выдуманном детстве и забавах,
где всё впопад, всё – в такт, всё – в унисон,
где всё – победа! Всё – «ура!» и «браво!».
Но, просыпаясь рано поутру,
я розовые сны отодвигаю
и будничное действо начинаю,
и в руки тряпку с веником беру.
…Но если я когда-нибудь… умру…
О нет, об этом помолчу пока я.
Я помолчу, пока в одной из книг
так терпеливо ждет меня закладка,
пока мой дух не ослабел, не сник,
пока мой внук со мной играет в прятки.
Пока мне есть, кому сготовить ужин,
пока мне этот мир так остро нужен,
пока – по всем раскладам бытия —
себя живою ощущаю я.

Я – девочка, которой никогда
ни книжек не дарили, ни игрушек,
чья изначальность – детские года —
пуста, как наволочки без подушек.
Подросток я – неловкий и худой,
чуждающийся шума и веселья,
в себя ушедший с детскою бедой
так, как монах в свою уходит келью.
Я – девушка, попавшая в тиски
нескладности своей и невезений,
чьи дни полны тревоги и тоски,
а ночи – непонятных сновидений.
Я – женщина, которая сама
за всё платила полною монетой.
Я – женщина, чья странная зима
в себя вместила и весну, и лето,
и осень… Пограничная с зимой,
та осень так светла и благодатна…
Да, начинала путь с пустой сумой.
Да, шла и знала – нет дорог обратных,
а есть что есть. И посему
я не кляла пустую ту суму.
И потому на жизненном пути
(или на крестном?! Что одно и то же…),
не повторяя всуе имя Божье,
зажав тоску, как камешек в горсти,
спокойно пояс затянув потуже
я наполняла
не суму,
а душу…

Исчерпан короткий отрезок покоя,
и что-то опять происходит со мною,
и сердце всё чаще дает перебои
в мгновения те, где, бывало,
оно так спокойно стучало.
Порою я плачу… И если я плачу,
то это не так уже много и значит.
Что ж, пусть, но я тихо и грустно поплачу
в мгновения те, где, бывало
я так безутешно рыдала.
Я вдруг поняла, что уже не спешу,
по дому размеренно-тихо хожу
и ровно – до странности ровно – дышу
в мгновения те, где, бывало,
мне воздуха не хватало.
Я память свою не тревожу напрасно,
и всё же тоскую о чём-то неясном,
но эта тоска уже нет, не опасна
в мгновения те, где, бывало,
она меня просто съедала.
И гнев свой теперь я легко успокою,
чтоб ладить с другими и ладить с собою,
и гневаться, знаю отныне, не стоит
в мгновения те, где, бывало,
я гневом тяжёлым вскипала.
Я радуюсь будням, друзьям, юбилеям,
я радуюсь, если ничем не болею,
я радуюсь чаще и радость острее
в мгновения те, где, бывало,
я радости не замечала…
… Всё это, о чём я сейчас рассказала,
ещё не настало… Почти не настало.
И в этом «почти» я ещё горячусь,
вскипаю и гневаюсь, и тороплюсь
поладить с собою, поспорить с судьбою…
Ах, сердце, прости мне твои перебои…