Рита Карамыш - Девичий виноград

У медведя вожак – всем цыганам цыган:
Бородат и космат – настоящий медведь,
Коренаст, мешковат, хоть и сед, но румян,
Балаболить мастак и зубами блестеть.

Выйдет с бубном цыган для потехи толпы,
Дёрг за цепь! – жест медведю знаком хорошо —
Он, артист, уж заранее встал на дыбы
И по кругу, танцуя, пошёл… – Как пошёл!

Он – учёный, усвоил немало наук:
И плясать, и стрелять, и на стойке стоять —
Уморит он набором блистательных штук,
Если только азарт сахарком подкреплять.

К послушанью медведь и успеху привык,
Но порою потянет и на озорство:
Вожаку адресованный сдержанный рык
Скажет, что на пределе терпенье его.

До потехи охоч, но капризен народ —
Кто-то прочь уж, как будто, пошёл, семеня?
Тут цыганка-молодка по кругу порхнёт,
Разномастным монистом и бубном звеня.

Смотрят женщины, дети, все возрастов люд —
От плясуньиной гибкости впав в забытьё —
Как дорожную пыль её косы метут
И вибрируют плечи и груди её…

Вот, цыганка с медведем обходят людей;
Сбор – копейки: их зритель – простой человек;
Половину отдай на прокорм лошадей
Да хозяевам – за немудрёный ночлег.

Разместили медведя в сарае – ложись!
Все наряды цыганка со зверя – долой,
А намордник – ни-ни; и подобную жизнь
Принимает медведь – он не знает другой.

У медведя с цыганкой почти что роман:
Он ворчанием нежным общается с ней;
В пестрых юбках её есть заветный карман,
Полный вкусных орехов и разных сластей.

Она к ночи приносит медведю поесть,
В грубой глиняной миске меняет питьё
И садится медвежью вычёсывать шерсть,
А медведь лижет мягкие руки её.

Где-то ходит, скрипя сапогами, цыган,
И хозяев слышна приглушённая речь;
А медведь и мохнат, и велик, как диван, —
Можно даже спиной ненадолго прилечь.

За дощатой стеной – деревенская ночь.
«Шёлк истёрся на блузке – опять покупать…
А медведь неопрятен – пахучий невмочь! —
Надо завтра в ближайшей реке искупать».

О на, как и прежде, печёт пироги,
Обычно – под праздники
И выходные;
Лежат пироги её долго иные,
Но так же они и вкусны, и мягки.

Особым каким не отмечена даром,
А просто —
Поднявшись едва не впотьмах —
Она, как положено, ставит опару
На самых обычных московских дрожжах

И ждёт,
Когда вспучит дрожжами утробу
Молочно-мучных разомлевших глубин;
В опару муку добавляет и сдобу:
Соль, сахар, четыре яйца, маргарин.

Устроив удобно в коленях посуду,
Густую и липкую массу она
И месит и месит,
Не взмокнет покуда
(Согласно старинной науке) спина,

А масса не станет то писком,
То вздохом
Вовсю отзываться нажатьям руки, —
«Сигналя», что тесто схватилось неплохо
И будут неплохи ее пироги.

В то время как тесто в укрытии душном
Растёт и пышнеет,
Вздымая покров,
Она нашинкует, порубит, потушит
Начинку для славных своих пирогов.

А тесто не раз ещё будет обмято,
Чтоб вызрело,
Силу набрало оно…
От тёплой начинки идут ароматы.
Есть время отвлечься и глянуть в окно.

Там нынче московское зимнее утро:
Собачек с прогулки ведут по домам;
Машины снуют через двор поминутно,
И – шпилем над крышами —
Высится храм,

Глядит неприкаянно и величаво;
И сдувшийся шарик на ветке повис;
Да голубь-сизарь
(Вроде, не приручала!)
Настойчиво топчет оконный карниз…

… Вот сложена из пирогов пирамида,
И можно в умиротворенье присесть;
Невольная грусть промелькнёт —
Не обида,
Что вновь пироги её некому есть.

Семья не семья,
И родня, и подружки —
Всяк сам по себе существует давно,
И стало привычно подобьем кукушки
Жить в доме уютном и прибранном. Но…

Она, как и прежде, печёт пироги,
Обычно – под праздники
И выходные;
Лежат пироги её долго иные,
Но так же они и вкусны, и мягки.

– Р азвод отложили?! Размен отложили?!
Ну, будете после друг другу пенять!
Но как доброхоты их ни тормошили —
Решенье обратно не стали менять.

И тихую жизнь терпеливо прожили —
В словах осторожны, на ласки скупы;
Из треснувшей чаши спокойно допили
Напиток не самой счастливой судьбы.

И выросли дети. И стало жилище
Хранилищем былей, преданий, легенд.
И мир фотографий – их тыщи и тыщи —
Напомнит им чем-то занятный момент.

И двери в мятежные годы закрылись,
И старости тихой безмолвствует даль,
И каждый (в одно – не слились, не сроднились)
Своим искушениям верен едва ль.

Забыт и разлад, что замять поспешили;
Хотя – если волю сомнениям дать —
Возможно, себя благодати лишили…
Но знает ли кто, в чём она – благодать?

Д евушка с собачкой – кто она, откуда?
Где жила, училась, раньше где была?
Броская, худая – грозно, как простуда,
С самой первой встречи в кровь твою вошла.

У неё заботы, у неё секреты,
У неё, как будто, утомленный вид;
Девушка с собачкой курит сигареты
И, созвучно мыслям, алый рот кривит.

У неё в колечке камешек агата,
В заострённых скулах отчужденья лёд;
А её собачка смотрит виновато
И дежурной ласки от хозяйки ждёт.

Ты следишь, как чудо-девушка томится,
И соображенья радужно-глупы:
Чем помочь ей можешь, чем с ней поделиться, —
Корифей-отличник, баловень судьбы?

У тебя квартира – ну, хоромы прямо:
Потолков не видно и блестит паркет;
И тебя так сильно любит твоя мама —
Ясных глазок сына ей дороже нет.

Эти глазки, словно лишь вчера открылись,
Кудри закрутились в ласковой возне;
Ты румян и плотен, точно амариллис
На просторном чистом мамином окне.

Ты, наследник книжно-мебельного царства,
Антиквариата, злата-серебра, —
И в глаза не видел женского коварства,
И ни в грош не ценишь своего добра.

Ты начитан, только – кто ж того не знает —
Умникам простое часто невдомёк:
Девушка с собачкой книжек не читает,
Но тебя посадит вмиг на поводок.

… Девушка в потёртой фирменной ветровке
С маленькой собачкой – не уходит, ждёт;
Он дрожит, волнуясь – весь на изготовке —
И через секунду, точно, подойдёт!

« Д авидофф».
«Ронсон».
Маета.
Он рявкнул вслед супруге Тане.
Ползёт, вскипая, тошнота
По истомившейся гортани.