Рита Карамыш - Девичий виноград

П олон листвы трепетанья и гомона птичьего
Мир кудреватых лиан винограда девичьего —
Длинный проход-коридор под ажурной аркадою,
Сплошь затенённый попоной густой виноградною.

Бродят там пары – аркадой любуются, мешкая,
Утром спортсмены тревожат аркаду пробежками,
Резвые дети гремят самокатами весело,
Часты там и романтические фотосессии.

Ходит фотограф и – движим высокими целями —
Ищет удачные ракурсы вместе с моделями —
В шёлк легкоструйный одетыми, томно-глазастыми,
Длинными, тонкими, как журавли – голенастыми.

Медлят модели в движеньях мечтательно-скованных,
Словно Серебряным веком самим нарисованных:
Сидя – ундинами, стоя в обнимку с колоннами,
Взятые в рамку изящно ветвями зелёными.

А в вышине – винограда плоды несъедобные, —
Мелкие, хоть и созрели, гороху подобные;
Тянет к ним девушка руку – порыв имитирует,
И объектив ее грацию тотчас фиксирует.

… На солнцепёке скамьи с молодыми мамашами:
Девичьи грёзы для них уже стали вчерашними,
И налицо атрибуты их новой романтики —
Чада в колясках, пинетки, помпончики, бантики.

Заняты детками мамы, как дети игрушками,
И меж собою беспечно щебечут подружками, —
Пусть не модели, но раскрепощённо приметные,
И так просты и милы облаченья их летние.

Есть и толстушки средь мам, и – не очень высокие,
Слишком плечистые, может быть, не длинноногие…
Есть и другие – кто, с важностью тела дородного,
Ждёт материнства в одежде покроя свободного.

Солнце нежгучее – лучики животворящие
Льёт на «плоды» их, добротные и настоящие:
Солнце сейчас им нужнее, чем тень виноградная,
И продуваемая сквозняком, и прохладная.

П озвольте бабочке быть бесподобной —
С природной яркостью её чрезмерной,
В соседстве с блёклыми – быть «неудобной»,
Среди узорчатых – быть самой первой.
Ну, угораздило такой родиться —
Что ж красоты теперь своей стыдиться!

Позвольте бабочке быть простодушной,
Неосмотрительной, неосторожной:
Свои проблемы там, в среде воздушной, —
Её порханий смысл понять вам сложно;
Пусть даже в луже ей дано остаться
Иль энтомологу в сачок попасться.

Позвольте бабочке быть уязвимой:
Узор на ней – увы! – подобен пыли;
В привычке трогать всё неодолимой,
Об осторожности вы не забыли?
Чтоб над бескрылой бабочкой не охать,
Её вам лучше пальцами не трогать!

Знакомство ваше долго не продлится,
Ведь это нонсенс – бабочка ручная.
Позвольте ей, летунье, удалиться —
Порхая и о вас не вспоминая.
Но вам претит, что дружба длилась кратко, —
Во всём вы смысла ищете, порядка…

А вот писатель, и – большой писатель
(Хоть не создал о бабочке трактатов,
И – насекомых, вряд ли, почитатель,
С их безусловной массой недостатков), —
Не видел в ненадёжности напасти,
А говорил – о «мотыльковом счастье» [1] Русский писатель А.П. Чехов отмечал, что ощущение счастья человеком всегда краткосрочно и носит «мотыльковый» характер. …

П роснулась женщина-сова.
На шум. Тоскуя, как в капкане.
Светало. От кошмарной рани
Болела тупо голова.

Прошлась, шипя, своим гнездом —
Сама отвратно скрипнув дверью…
Торчали пегим колтуном
Причёски встрёпанные перья.

– Откуда эти голоса,
И лязг, и грохот – безобразье!
Желтели яростно глаза.
Темнели ямами подглазья.

Нахохлясь, села на кровать,
Терзаемая ранним шумом;
В ответ готовая терзать
Источник шума злобным клювом.

Чернело кресло у стола —
Осанкой, как она, сутуло;
– Не больше часа, как легла!
Не больше часа, как уснула!

Всё стихло. Мрачно улеглась…
И – знаете – отоспалась!
К полудню бодро поднялась,
В джакузи наплескалась всласть,
Из кружки кофе напилась,
Наружным видом занялась,
С причёскою разобралась,
Пестро в одёжки убралась —
Всё резвым по квартирке бегом;
В дворовый выпорхнула гам
И полетела по делам —
Приятным, легким человеком.

Н е удержать в тугих сетях повиновения
Свои «творенья» – щекотливые мгновения…
Бежит по жизни человек-бегун, торопится,
А те – попутно возникая – тихо копятся
И оседают в человечьей глубине,
Качаясь сонными русалками на дне.

Но лишь до срока их невинное томление:
Глядишь, и – всплыли щекотливые мгновения!
С лица – такие, что и были – препротивные,
А поведеньем – и поболее активные:
Они-то времени проспали интервал,
А человек-бегун от бега подустал.

Но если для живых реакций не погиб ещё,
Они в щекотные его затянут игрища,
И будет едко хохотать мгновенья рожица
Над тем, как он, бегун, и морщится, и ёжится, —
Опомнясь, впрочем, – как Хома [2] (Хома Брут) герой повести Н.В. Гоголя «Вий», вынужденный прибегать к древней магической символике для защиты от нечистой силы. , очертит круг,
Чтоб обуздать лихих назойливых подруг.

Хотя барьером отделяться справедливо ли,
Коль сотворил он сам мгновенья щекотливые?
Теперь терзайся мукой – нравится, не нравится;
А сколько тех мгновений в будущем добавится?!
Бегун, оплошный на поступки и слова, —
Как ты отнимешь у «русалок» их права?

Ах, вспоминать о всяком, щекотливом, солоно —
Ведь не одним же этим жизнь была наполнена!
Вот бы пройтись по водным закоулкам неводом,
Собрать «русалок» всех да выкинуть, как не было,
Или пускай бы щекотали, в самом деле,
Всего лишь раз в году – на Троицкой неделе [3] (Русальная неделя) в славянском народном календаре считалась временем пребывания на земле русалок, вышедших из воды после праздника Вознесения. !

У медведя на выход роскошный наряд:
Из атласа рубаха – отрадно взглянуть,
И косынка, с нашитыми бляхами в ряд,
Украшает медвежью обвислую грудь.

У медведя намордником стянута пасть —
Он и с этой помехой глядит молодцом;
Знаменует над зверем хозяйскую власть
Цепь к медвежьему носу с железным кольцом.