Анатолий Cмирнов - Непотаённое. Стихотворения

Для первой – тёмен, для второй же – груб…
В снах памяти просвечивают сквозь годы
их разный запах кожи, вкусы губ
и дрожь у них не отнятой свободы.

Крысиный нос, в глазах штришок лукавый,
надменность губ, лицо, как смятый крик, —
любил известность, жаждал рабской славы,
теперь бессмертной ждёт уже старик.

Но бьёт без искр страниц его кресало,
в них даль души пустынна и темна…
Он положил всю жизнь за славу савла,
но слава только павлам суждена.

Лицо змеи, змеиных взглядов нож;
движенья, жесты по-змеино гибки;
язык раздвоен: истину за ложь
и ложь за правду каплет без улыбки.

Преподаватель вуза, кандидат —
маркетинг, продвижение товаров.
Разведена, модна и, говорят,
охотница до йоги, враг сансары.

Пьёт кофе, оттопырив локоток;
зачёты принимает буквы стражем…
А дома правит мама, педагог
с сорокалетним, или больше, стажем.

Бледные личики, бойкие пальчики —
Интернет-девочки, интернет-мальчики;
В «твите», «вконтакте», в «фэйсбуке»
и в прочем
Профили кофрят и чаты морочат.
Куклят часы с электронными куклами;
Грёбаны «Яндексом», «Гуглом» зауглены
Ищут все конусы мрака и света
В недрах смартфона, айфона, айпеда…
Прут выпендрёжом в ютюбные ролики;
В стаи сбиваются, троли и тролики,
Только узрят в виртуальности поля
Нежную лань или робкого кроля.
Спинки ссутулены, дряблы животики,
Письки истравлены зреньем эротики,
В мыслях – мечта: добиваться б по скайпу
Этого самого славного кайфу.
Всласть им меж стен у экранов счастливиться;
Выйдут на улицу – сразу сопливятся,
Толпы, машины, жара или лужицы —
Всё в них рождает разжиженность ужаса,
Ибо нельзя здесь закрыть, как страничку,
Грубую плотную мира наличку…
Бледные личики, бойкие пальчики —
Интернет-девочки, интернет-мальчики.

Не особо я вырос умишком,
съев все зубы с галетами лет:
обожаю бумажные книжки
и как данность терплю интернет.
Не прельстившийся кибер-наукой
и в общеньи не ищущий кайф,
обожаю я явные руки
и глаза, а не влипшие в «скайп».
Просыпаясь, смотрю за окошко:
ныне вёдро иль дождик в судьбе?..
Видно, я по характеру – кошка,
что гуляет сама по себе.
Вот и в песнях всегда я не в теме,
чтобы быть в распродажности дня:
не желаю ложиться под время,
пусть ложится оно под меня.
Цифренеет вселюдная раса,
только что мне вся эта морковь,
если сам я из кости и мяса
и несёт меня хищная кровь?!

«Прочитай меня,» – говорила она,
и я читал, читал её губами…
«Прочитай меня всю,» – шептала она,
и я читал её губами, ладонями, пальцами,
читал всем телом.
Читал, читал, пока она не выдыхала:
«Ну вот, ты всю меня прочитал, всю»
и засыпала, положив голову
на мою левую руку…
Через пару лет я запомнил
каждое предложение, каждое слово,
каждый знак препинания в ней.
Но при этом – как ни странно – в каждом
новом прочтении
я открывал в ней новый жаркий смысл…
А потом стали стираться буквы,
протираться листы, стал рассыпаться переплёт
и, когда перепутались все страницы,
мы расстались.

День воскресный и тает зима,
кроет улицы снежная слякоть.
Ветки, люди, машины, дома
и души беззащитная мякоть.
Скрыв её за сетчатками глаз,
молчаливо по городу кружишь,
напрямик рассекая подчас,
как слепец, тротуарные лужи.

Снег газонов бесцветен и рыхл,
стёкла окон в размывах рыданий,
и по следу свиданий былых
тебя память толкает меж зданий.
Память юности застит зрачки:
лик девичий, любовь и остуда,
даже имя забылось почти,
но живёт ощущение чуда.
Память юности тычет иглу
в ткани чувств воспалённых и мыслей…
Как в них был ты порывист и глуп,
сам, тот юный, себе ненавистен!

Берег Волги. Над той же рекой
тот же ветер, такие же тучи,
тот же шорох, а ты стал другой,
но не факт, что хоть в чём-нибудь лучше.
Не скопил ни богатств, ни ума,
лишь в желаньях стал мягок и розов…
День воскресный, раскисла зима
накануне никольских морозов.

Берёзы в инее. Мороз.
На крышах – неба полусфера,
где в сонме самых ярких звёзд
крупней всех око Люцифера.

Проснулся город: суета
автомобилей, толп и света,
да тень соборного креста
летит в три стороны на это.

Зачем ваш ум устроен так
полунапуганно, но строго,
что и Киприды нежной знак
соединил с изгоем Бога?

О, знаю, хочется вам в сад,
где бы без слёз от счастья пелось,
ведь ваши чувства в холст висят
и страшен вам крылатый эрос.

Кто верит в крест, кто верит в тьму,
но вы не розны в дольнем мире,
раз все живёте по уму
под властью буквы иль цифири.

И не для вас, как час пробьёт,
сквозь вечер мутный, словно клейстер,
сиянье истины прольёт
не очернённый ложью Геспер.

1
В клубе – музыки рэп и свист,
столик с закуской и водкой…
А дьявол был смугл и лыс,
с узкой рыжей бородкой;

из рюмки, как кот, лакал,
салат с кальмарами кушал
и мне всё толкал, нахал,
бессмертие тела за душу.

Ну а я предлагал ему
на брудершафт упиться;
в ответ он мычал: «К чему?
Нам же не породниться!»

Да, был он во зле не прост, —
в улыбках читал ухмылки,
но я прищемил ему хвост
после третьей бутылки.

Оторвать от хвоста телеса
не смел он, чтоб драпнуть наружу,
и кровью расчёт подписал,
и продал мне свою душу.
2
Месяц почти прошёл
с этой попойки мутной.
Что с дьяволовой душой
мне делать?.. Придумать трудно.

Искушать с ней девиц и дам?
Но льстить не могу во зле я!..
Сатане за сюжет продать?
У него своя сатанее…

Нательным крестом страша,
мучить святой водицей?..
Жалко, всё же – душа,
хоть чёрная, но ведь – птица.

Много в её глазу
знанья нечистой твари…
Что ж, засушу, как лозу,
вложу в страниц гербарий.

Да, дьявол во зле не прост,
знатный торгаш он, тёртый.
Вот продал бы мне свой хвост,
вся б нечисть держала за чёрта!

Тот человек, который за листом, —
двойник? иль кто? – мне незнаком воочью,
но – чаще утром, иногда и ночью —
ко мне доходит грустным шепотком.