ОЛС - Я – дерево, которое костёр

А за ними кто-то на меня нападает,
Крепко хватая меня за грудки,
Поднимает, но вовсе не вверх, замирает
Между каплей веселья и ядом тоски.

Твои глаза прицеливаются в меня,
Твои глаза прицениваются ко мне,
Так зарождается Л. твоя,
Так образуются пустоты во мне.

Твои глаза прицеливаются в меня,
Твои глаза прицениваются ко мне,
Я не зажёг себя от тебя,
Не затаил огонь в себе.

Звуки поездов – это песни странствий;
По ветвям дорог и мимо так похожих станций
Движутся вагоны, их ритмичный стук
Зовёт, зовёт, зовёт меня с собой.

Проносятся вагоны, мне оставляя ветер странствий,
И запах чёрных шпал, и пустоту в пространстве,
И кажется, что там, куда так мчится поезд,
Есть страны, о которых я мечтаю.

Месяц крылья резал облакам
острыми краями.

Облака туманом по земле
стелились слоями.

В молоке тумана лес стоял
до кореньев продрогший.

А в лесу звездой горел
костёр полуночный.

В небе ясном солнце светит,
В мире бродит призрак туч,
Ничего грустней на свете
Нет дождя свинцовых туч.

Ничего больней на свете
Нет отсутствия любви,
В небе чёрном звёзды светят,
И воркуют лунари.

Какой свободой утро дышит?
Два дня не будет слова «надо»,
И разум мой его не ищет,
И сердцу этого не надо.

Я ненавижу слово «надо»!
Люблю и не могу достичь «хочу».
Словом «надо» гонят стадо,
Я от бессилия хохочу.

Ведь завтра снова: надо, надо!
Я снова должен и обязан,
Два дня в неделю мне награда
За то, что пять дней был как связан.

У памяти черты кривых зеркал,
Её забыть почти что невозможно.
Она похожа на чудесный карнавал?
Она многообразно сложна.

Но все находят в ней свой сладкий мир,
Он нравится всем покорёженным и битым,
Он украшает неприглядный быт квартир,
Который никогда не станет неизбитым.

И страшно потерять с прошедшим нить,
Она вдруг оживляет те же дни,
Что хочется вот так же интересно жить,
Как жили мы тогда, но всё исчезло в лет пыли.

В промасленной и выцветшей спецовке,
Пропитанной бензином на столетья,
И равной в твёрдости мечу булатной ковки,
Откуда я пришёл такой, ответьте?

Пропахший краской, вымазанный мелом,
С причёской, затвердевшей от цемента,
С усталым, грязным, потным телом,
Я шёл, как вол, с рабочей смены.

Ни грамма мыслей в моей пыльной бестолковке,
Перед глазами лишь насущные «есть», «спать»,
Разбиты пальцы молотком, порезы от ножовки,
Но мне на это наплевать.

А дома я, довольный, лягу на диван,
И прямо на диване буду есть,
Я отдыхаю вечером, уставившись в экран,
Не спрашивая: туп я или нет?

Какие книги? В голове опилки!
А руки всё ещё строгают пол,
Я отказался от ножа и вилки,
Столовой ложкой ем тарелку макарон.

Как долго ошибался я в народе,
Какие рядом интересные ребята,
Я с ними вместе строю что-то вроде,
И лучше собеседников не надо.

Я успокоился. Мне жизнь ясна, как стол,
Всё просто в ней – работай и живи.
Я раньше строил странный частокол
Из разных «как?», «в чём смысл?» и «нет любви».

А оказалось просто: надо жить людём,
Женись, борись и нарасти детей,
Не думай слишком много ни о чём,
И как сказал поэт: побольше вбей гвоздей.

Какая грустная природа
Мелькает за автобуса окном,
Как мрачен лес и сер бездонный омут небосвода,
И угнетаем мир косым дождём.

И кажется, живу я так напрасно,
Как буду жить, неясно до сих пор,
С тоской смотрю сырую автотрассу,
Как смотрят мыши на котов из нор.

Но вот и город. Даже посветлело.
Там буду отдыхать от мук труда,
В котором разбираюсь неумело,
И нет к нему любви.

И грустно жить вот так день ото дня,
Ни для чего. Лишь тема для стихов.
И очень мало в такой жизни сна,
И слишком мало денег. И нужных слов.

Мчится время, словно crazy,
Мелькают дни, как вагоны,
Не успел оглянуться, а уже вечер,
И шестерёнок слышится скрежет.

Стучат минуты и стонут утра,
Секунды-шпалы сливаются в реку,
Каждый день объявляет полундру
И подставляет вечер калеку.

Кружатся в вечности часов стрелки,
Сердца часов стучат, как в аптеке,
Глухие пульсы, как белки в клетке,
В трёх соснах лет, в опасном веке.

Я вижу время ценою жизни,
Безумцы жаждут всё испытать,
Избыток сил – кто-нибудь! – дайте,
На жаждущий язык плесните!

Всё летит в пропасть, как кошка,
Новая эра – новые танцы,
В новое старое открываю окошко,
Мне мудрость открылась, как всем тунеядцам.

Любимая! Я – дорога,
Иди по ней, приглашаю.
Я знаю, дорог много,
Выбирай, разве я запрещаю.

Любимая! Я – птица,
Прошу тебя, стань моим небом,
Мне часто оно снится
Невыразимо белым.

Любимая! Нет смысла
Мне становится вершиной,
На вершинах одни числа
С обманчивой мерой.

Любимая! Ты ведь не бездна
С кинжалами острыми скал,
Пусть всё начинается честно,
Зал ожидания. Вокзал.

Это было давно, я не помню когда,
Я не знаю, зачем повстречались они,
Помню только, что дни литься вспять, как вода,
Не желали никак, словно были глухи.

Словно были глухи к их незрелым мечтам,
Помню, часто она у окна
Уподобляла эти дни сладким снам
И бокалу от грусти вина.

Помню только, что он думал часто о них,
А её он лишь ту и любил.
И они так давно не представляли живых
Любовников в пути.

Что с тобою случилось? – спросил он её.
Почему я тебя не люблю?
Я иду без волнения и сладких мук,
Где теперь это всё, не пойму?

Я же помню – летал! Я хотел и парил!
Белый парус в морской синеве,
А теперь я болтаюсь, работа и дом,
И не загораюсь в тебе.

Что с тобою случилось? – переспросила она.
Ты же замер лет десять назад.
Это я замер? – крикнул он ей. – Это ты!…
Я не знаю: зачем это ад?