Софья Сладенько - Четыре в одном. Лирика, пародии, байки Лопатино, Жы-Зо-Па

– «Однажды стану знаменит

в гаремной ласке жён,

себя поставлю всем на вид».

– «Да, да», – поддакнул Джон…

Но музам свойственно летать

и плюнув на паркет,

вспорхнула бабочке подстать,

а Джон вдогонку: «Нет!»

В бесконечных тревогах за волка, козу и капусту

ошалевший паромщик о собственном счастье забыл.

При посредстве «авось» в огородном остатке «не густо»…

Где «абы» да «кабы» – в результате кресты да гробы.

Пыль столбом за окном, в завихреньях читается вензель,

в облаках монограмма любви из молекул воды.

И опять божество для кого-то окажется сrazy,

а удел сумасшедших – всегда умирать молодым.

Однокомнатной камерой лечит судьба одиночек.

Где живёт толерантность, в итоге один результат,

да и тот на заре человечества Бог напророчил:

«…будет резво на брата доносы состряпывать брат».

Указующий перст направленье покажет неверно

и опять в сотый раз, будто кегли, попадает люд.

Предпоследним окажется тот, кто оступится первым,

тут и там мародёры во тьме деловито снуют.

Налетая на столбики-вехи крутых поворотов,

оставляя зарубки на судьбах дверных косяков,

разболтался народ, потому что неплотно намотан,

загрустил государь от извечной нехватки оков.

Пропылил тарантас по ухабам июньского пекла,

а за ним на верёвке – консервная банка-душа.

От шипящих согласных почтение к змеям не крепло.

Поклоняться гадюкам мангусты пока не спешат…

Попрошайкою трётся у ног одинокая псина.

Закольцованность дней отразилась в глазах, как итог.

– «Ах ты, бедная девочка. Где ж тебя столько носило?..

Не дождался и помер смышленый, блохастый щенок».

Если юбки все короче,

а штаны стремятся вниз,

если страсти рвутся вклочья,

а потом опять «на бис»,

в недостатке витаминов

я гормонами полна —

это значит, накатила

догожданная весна.

Если раз по сорок на́ день

приглашают на шашлык,

ощущаю взгляды сзади,

слышу «дэвушка, пашлы»,

если к югу все дороги

протоптали поезда,

если женщины – дотроги:

это лето, господа.

Если хлюпает под носом,

под ногами и в глазах,

и всё чаще знак вопроса

вижу в ликах-образах,

если сверху небо бросит

листья на́ голову мне:

всё понятно – это осень,

значит скоро быть зиме.

Если я в анабиозе

мало ем и много пью,

заморачиваюсь в прозе,

а стихами говорю,

если выйду в босоножках

и по щиколотку в снег,

а навстречу по дорожке

в полушубке человек —

догадаюсь я сама:

на дворе уже зима…

Развалилась, сверкая во тьме золотыми зубами,

запуская колечками дым под колпак абажура:

«Я к тебе обращаюсь, родная. Надеюсь, ты с нами.

Чтоб сомненья развеять, тебе кое-что покажу я».

В тот же миг потолочные балки усохли до спичек,

звонко лопнули стёкла, забрызгав осколками плечи.

«Календарь облетел, – кто-то крикнул гортанно, по-птичьи, —

этот день был заранее мною кружочком отмечен»…

Приоткрылась кулиса меж прошлой и будущей сценой,

стрекоза поплавок оттолкнула, растаяла в небе.

Я увидела мамину чашку блестящей и целой.

Следом маму… за месяц до жуткого слова «молебен».

«Не страдай и не плачь, – под ногою скрипит половица, —

устаканится всё, перемелется, станет мукою.

Фотографии цепко хранят удивление в лицах,

беспардонно запрятав под глянец сужденье такое,

что «не быть» много проще, чем «быть», но страшат переходы.

За последней чертой безмятежность, а может чертоги.

Забываются явки, пароли, шифровки и коды,

вспоминается то, что зовётся банально – «итоги»…

Зацепила случайно чердак, черепицу на крыше.

Заворчала душа, недовольство являя кому-то.

И пристыжено я лет на десять взлетаю повыше,

чтоб потом лет на двадцать вернуться обратным маршрутом…

Какие крали на понтах заломбарджинены,

а тут опять в сельпе крупу недоложили мне.

Вам – золочёный унитаз, икра, анталии.

А здеся мужнины друзья полы засрали, блин!

Вам массажисты нежно попочки массируют,

не гнёте спину в день зарплаты пред кассирами.

Вам педикюрят в кабинетах ногти бережно,

а тута как бы не залёт: чевой-то пе́ред жмёт.

У вас там дохтур-гинеколог прям живёт меж ног,

а тут некормленным дитём скулит в углу щенок.

Для вас киркоровы поют, шуры́ с биланами,

а нам фураж не завезли, беда с баранами…

Вам дарит шмотки благоверный лагерфельдные,

а мой корпит за двадцать долларов на Фельдмана.

Вы с президентами компаний дюже милые,

а я ворочаю киркой, махаю вилами.

Для вас тусовки, посиделки, танцы с патями,

а я мечтаю лишь о том, когда же спатиньки?

Но матерится бригадир и ждёт в коровнике

(боюся связываться с энтим уголовником).

Вам рестораны с бутиками, супермаркеты,

а мне Петровна прыщ на заднице накаркала.

И надо б выдавить заразу окаянную,

да не с руки всё: вечерами шибко пьяная.

Вы обихожены, богаты, опесцованы,

а я жакет ношу сто раз перелицованный.

Немало подиумов вами, суки, пройдено…

Но мной, в отличие от вас,

любима

Родина.

Это тело пятый год на просвет,

истончала кожа: душу видать.

В дырах-пролежнях несчастный поэт.

Избавление от мук – благодать…

Алкоголь по меркам космоса – ноль,

но у каждого своё божество.

Цементируя планету Алголь,

через горло хлещет в сердце раствор.

Право слово, православным – не мёд

жить достойно и вообще, просто жить.

Еженощно люд по будням поёт,

а по праздникам тоскливо блажит.

Посрывались, будто во́роны с мест,

доброхоты, что твои дикари.

Раскачали да и вынули крест,

не заметив, что поэт воспарил.

А в отсутствии талантливых – швах.

Что ни делай: всё едино – кранты.

Столько грязи накопилось в умах,

и ругательства – совсем не латынь…

Херувим в конце концов осерчал.

Бестелесный, всё ему нипочём:

по коленям, головам да плечам.

И махнул крылом: «Гори всё огнём!»

Может быть не так и худо вокруг,

Да и все мы не настолько плохи?

Может быть…

Но разрывается круг.

И разносит сквозняками стихи.

Месяц-пряник проявился,

крендель солнца – на закат,

бриллиантами Де Бирса

в небе звёздочки горят.

Прошмыгнёт судьба кометой,

а в итоге: только след.

Скоротечна жизнь поэта,

но на то он и поэт.

Поднебесное кадило

закоптило небосвод,

тьма ребёночка роди́ла.

Значит нет иных забот,

как стирать закат пелёнок,

отжимая облака.