Симона Гауб - Качели. Стихи

Жестоких, диких, наигранно-пофигистичных,

В отмеренной дозе – личных. Ведь каждый взгляд для тебя,

Каждый вздох мокрый мой… Тобой.

Ты ещё только падаешь в эту пропасть.

Пасть в вине, что внизу и не представляешь,

а я уже жду тебя на дне.

Пальцы твои… А мне просто нравится их облизывать.

Это для меня игра или вызов. На поле боя, на татами.

А твой взгляд затянут красными облаками.

В следующий раз даже сумерки не помогут.

Раскрась меня, когда выключишь свет, в фиолетовый и золотистый.

Быстро!

Быстро… И только один раз,

Especially for me, it’s a wonderful action.

Какой-то парализационный экстаз, когда зубами кусаешь плечи. О, боги, это ещё не вечер,

Это уже ночь, знаете ли… А я спать хотела, знаете ли…

Сударь… это ваше испытание головной болью, жёсткостью пола, несколько выматывает, но всё равно странно – носом тыкаться во что-то рядом лежащее и дышащее тем самым запахом: Дежа-вю и [духов].

И нет уже комаров, ибо холодно. А мне горячо, тепло и радостно. Хоть и на один раз,

Продолжения мне не обещали: не положено по статусу.

Но я повод для зависти к своему прошлому

Отхватила и не печалюсь.

Моё молчание ослепительно вспыхнуло, взорвалось с последними силами, затерялось в ворсинах ковра, за тяжёлыми шторами, между клавишами, по проводам, стрельнуло в тебя осколками.

Мы попрощались, но опять беззвучно. Ты про себя подумал: «Дура чокнутая!», я улыбнулась одними губами, пожала плечами – так надо.

Ты мог бы быть моим сокровищем, а стал старым знакомым.

Какая теперь разница? Мы не друзья. Так тебе и надо.

Следующим утром оденусь во всё чёрное, но это не траур по чему-то утраченному, теперь я буду ходить как кошка и радоваться… только гораздо тише.

Что-то внутри переломилось и хрустнуло, но я подумала – заживёт, эластичный бинт намотала. Любви ведь не было.

Сначала ты хотел разжечь, а потом остужал. Трудно и долго. Больно. Прелестно.

Я сразу приняла твои правила, мне даже порой казалось, что я сама их писала, для тебя, сидя под большим столом, когда луна и солнце поженились, но главным никто не стал.

Просто теперь мне ясно, что я не твоя псина, хвостом виляющая, тапочки носящая в зубах, лижущая руки.

Нет.

Я решила гулять сама по себе, как ты и учил, но на этот раз полностью, без выгоды на то для тебя-прекрасного.

Я достала из дальнего шкафа уши на резинке.

Хотела как-то сделать собачьими, но все кто видел, кричали: «НЭКО!» и улыбались.

Что ж, да будет так, даже к лучшему. Ведь завтра я оденусь во всё чёрное, и это будет значить, что я радуюсь, что мой синий зонт будет больше твоего неба, что губка боб на моей сумке никогда не улыбается.

И я буду дышать.

Сильно.

Долго, глубоко, с удовольствием, как раньше, когда было морозно и свежо, когда я ещё не знала, в кого превратится существо, которое любили дразнить мальчики.

Его бы и сейчас дразнили, но я далеко.

И свет озаряет мой путь, хоть он и тернист, и бесподобно глуп, я хочу, чтобы всё было безупречно, и буду молить об этом серые небеса, из под синего зонтика. И улыбаться.

На улице, случайно пройдя мимо, ты меня не узнаешь, я с тобой не поздороваюсь… Ведь мы попрощались. Беззвучно, но навсегда.

Останутся только воспоминания, но и они сгорят во время утренней кремации грёз, когда души получат свободу и уйдут туда, где все будут любить их, а этот мир покинут.

Я проснусь утром, увижу солнце, подушки, простыни, лампу, бук, всю ночь работавший, по крупице выцеплявший для меня из паутины японское удовольствие.

Пора улыбаться. Можно даже мяукнуть для убедительности.

И гулять где вздумается.

Хочу любить тебя эротично, а не как в порнофильмах. Хочу чтобы руки сплетались, чтобы кровь одна на двоих по артериям пенилась. Хочу чтобы души – твоя и моя, прикипели друг к другу сиамскими близнецами, чтобы искры из глаз, взглядом чтоб поцелуи взапой. Чтоб с весной в резонанс, я хочу.