Елена Крюкова - Колизей

Я!.. – дышать – вам – рот в рот…
дрожью в дрожь – распята…
Я, мой нищий народ, —
не узнал, ребята?!..

Вас рожала… – меж глаз —
пот и свет – заплаткой…
Эх, пляшу – еще раз! —
пред последней схваткой!..

Гей, ударьте, ветра!
Вытанцуй, могила,
Всех, в ком пулей – дыра,
в ком – горелось-било!

Руки выброшу вам —
хлебом – вон из тела:
Жуйте! – глоткам и ртам —
крошевом летела!

И, покуда мой мир
голодал в канаве, —
Станцевала до дыр
пятки в вечной славе!

Не стреляй…
не стреляй…
Не стреляйте, братцы!..
Гибнет площадь – наш Рай.
Не запишут в Святцы.

Лишь катится лимон
по снегу в траншею.
Лишь огнем опален
крест на мертвой шее.

Ну-ка музыка, брызнь
средь костров горючих!
Вся ты, нищая жизнь, —
в судорге падучей.

Вся ты – боль да курок,
ветер с духом гари!..

…тебя Бог не сберег —
С босыми ногами.

Ты послушай меня, старик,
в дымном рубище пьяный царь.
Ты послушай мой дикий крик.
Не по нраву – меня ударь.
Вот ты царствовал все века,
ах, на блюде несли сапфир…
Вот – клешней сведена рука.
И атлас протерся до дыр.
Прогремела жизнь колесом
колесницы, тачки, возка…
Просверкал рубиновый ком
на запястье и у виска.
Просвистели вьюги ночей,
отзвонили колокола…
Что, мой царь, да с твоих плечей —
жизнь, как мантия, вся – стекла?!..
Вся – истлела… ветер прожег…
Да босые пятки цариц…
Вот стакан тебе, вот глоток.
Вот – слеза в морозе ресниц.

Пей ты, царь мой несчастный, пей!
Водкой – в глотке – жизнь обожгла.
Вот ты – нищий – среди людей.
И до дна сгорела, дотла
шуба царская, та доха, вся расшитая мизгирем…
Завернись в собачьи меха.
Выпей. Завтра с тобой помрем.
А сегодня напьемся мы,
помянём хоромную хмарь.
Мономахову шапку тьмы
ты напяль по-на брови, царь.
Выйдем в сутолочь из чепка.
Святый Боже, – огни, огни…
Камня стон. Скелета рука.
Царь, зипунчик свой распахни
да навстречу – мордам, мехам,
толстым рылам – в бисере – жир…
Царь, гляди, я песню – продам.
Мой атлас протерся до дыр.

Царь, гляди, – я шапку кладу,
будто голову, что срубил,
в ноги, в снег!.. – и не грош – звезду
мне швырнет, кто меня любил.
Буду горло гордое драть.
На морозе – пьянее крик!..
Будут деньги в шапку кидать.
На стопарь соберем, старик.
Эх, не плачь, – стынет слез алмаз
на чугунном колотуне!..
Я спою еще много раз
о твоей короне в огне.
О сверкании царских риз,
о наложницах – без числа…
Ты от ветра, дед, запахнись.
Жизнь ладьей в метель уплыла.

И кто нищ теперь, кто богат —
все в ушанку мне грош – кидай!..
Пьяный царь мой, Господень сад.
Завьюжённый по горло Рай.

Эх, горят неоны алой кровью.
Выпила я грех из черной кружки
Города, как молоко коровье,
И упала головой в подушки.

Ужасом содвинулись громады,
Окна – что из черепов – глазницы…
Можно в ледяном колодце Ада
Зачерпнуть воды – и в смерть напиться.

Каблуки напяливают бабы.
Кабаки для них до дна раскрыты.
Пить вино Христос велел не слабым:
Только сильным, только не убитым.

Я – живая?!.. – Сохлый лист, мертвячка,
Юбки все протыканы иглою.
Я наперсток медный, я босячка,
Я прикинусь нынче молодою.

Пьяною прикинусь и красивой,
Нож покажут мне – сорву сережки:
Подавись!.. И я была счастливой.
И показывал мне месяц рожки.

И в окрошку – мало – искрошили.
Из горла всю высосали: ртутью.

…слышите, меня!.. – меня любили…
…задушу окурок левой грудью.

Животом – на стол. И ребра-прутья
Обожжет расплесканная водка.
На безлюбьи. На таком безлюдьи.
Нежно так любили.
Тайно.
Кротко.

И монетой тою же платила.
Из карманов рваных вынимала.
Пьянь, и рвань, и дрянь, – я их любила.
Жалко, плохо их любила. Мало.

И горит отчаянная люстра,
Сыплет снег на плечи, косы, спину:
Я люблю вас. Я люблю вас, люди.
Люди, никогда вас не покину.

И когда поволокут мне тело
Пьяное – из кабака – к могиле,
Прохриплю: я так любить хотела.
И любила. И меня любили.

По щекам, по крепким скулам били.
Пяткою – в живот. Подошвой – выю.
Им казалось: ненавидели!.. – любили.

…выпьем за любовь. Пока живые.

Ах, мадам Канда,
с такими руками —
Крабов терзать
да бросаться клешнями…

Ах, мадам Канда,
с такими губами —
Ложкой – икру,
заедая грибами…

Ах, мадам Канда!..
С такими – ногами —
На площадях – в дикой неге —
нагими…

Чадно сиянье
роскошной столицы.
Вы – статуэтка.
Вам надо разбиться.

Об пол – фарфоровый
хрустнет скелетик…
Нас – расстреляли.
Мы – мертвые дети.

Мы – старики.
Наше Время – обмылок.
Хлеба просили!
Нам – камнем – в затылок.

Ты, мадам Канда, —
что пялишь глазенки?!..
Зубы об ложку
клацают звонко.

Ешь наших раков,
баранов и крабов.
Ешь же, глотай,
иноземная баба.

Что в наших песнях
прослышишь, чужачка?!..
Жмешься, дрожишь косоглазо, собачка?!..

…милая девочка.
Чтоб нас. Прости мне.
Пьяная дура. На шубку. Простынешь.

В шубке пойдешь
пьяной тьмою ночною.
Снегом закроешь,
как простынею,

Срам свой японский, —
что, жемчуг, пророчишь?!
Может быть, замуж
за русского хочешь?!..

Ах ты, богачка, —
езжай, живи.
Тебе не вынести
нашей любви.

Врозь – эти козьи —
груди-соски…
Ах, мадам Канда, —
ваш перстень с руки…

Он укатился под пьяный стол.
Нежный мальчик
Его нашел.

Зажал в кулаке.
Поглядел вперед.

Блаженный нищий духом народ.

Спирали синие, и вихри белых слез,
И кольца снега вдеты в мочки… —
В распахнутую дверь ворвись, мороз,
И ты, безумной крови дочка!

От зимки злые юбки отряхни,
Кроваво-красные отливы, —
И в зал влети, где гроздьями – огни,
Где лишь пирушкой люди живы…

Твое лицо – секира: режет тьму!
Процокай, задыхаясь, к стойке,
Монету кинь… Воззри на кутерьму,
На бивуачный дым попойки…

Никто же не узнал тебя, никто!
Ни черного костра волос. Ни раны
Меж ребер, под измызганным пальто,
Где дышат ветры и бураны…