Array Сборник - «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2

Отец мой сидит неподвижно и смотрит на запад:
всё ждёт, что услышит оттуда он звуки шофара
и весть, что пришёл сын Давида и улицы Рима в огне.
(Наверно, поэтому окна пылают и острые шпили).
Тебе хорошо здесь, отец, ты сидишь неподвижно,
лицо пламенеет в лучах уходящего солнца,
похож ты на солнце.
Но там, во дворах Амалека – там мама моя над колодцем
стоит и кричит в яму с чёрной водою:
«Верните мне голову – здесь голова моя тонет!
Зачем она вам, что её отсекли вы от тела, злодеи?!»
А птицы поют, как назло. И над чёрным колодцем
кровавые яблоки зреют, когда наступает
рассвет после ночи.

Кто знает, откуда являлись наездники эти,
которые наших сестёр в логовища тащили?
А после – стенания рек о деяньях сынов Амалека:
ведь женщин тела обнажённых теченье выносит на берег.

Не только над чёрным колодцем – повсюду
на яблонях зреют плоды, но не мы их срываем,
ведь красные яблоки эти созрели на нашей крови.
Проникла осенняя сырость в тела иудеев:
нет сил у нас больше взывать, небеса сотрясая —
в костях дотлевает бессильный обугленный крик.
Сквозь глубь синевы не доходят стенанья до Бога.
Но чует земля, что беда идёт следом за нами.
Земля к нам добра, нам любовно она предлагает:
прильните ко мне, укрываясь моим одеялом,
не ждите заката.
А ночью над нами поющие звёзды восходят.
И бархатно небо. И есть ещё милость в страданье.
Но страшен, как Марс, окровавленный облик луны.
Так падает Каин на землю, с Эдемом прощаясь.
Дурман опьяняющий, запахи крови и вербы.
И мечется Бог – ему тесно в чертогах.
Рычит он, как раненый лев, и срывается с Трона,
и мчится в небесных снегах – так ему одиноко.

Отец! Что, евреи бездомные, сделать мы можем?
Оставил Господь сыновей, оставил пастух своё стадо.
Спустилась в сады наши осень, в крови нашей серый туман.
Пустынный наш край на востоке – приют для шакалов,
а здесь нам цыганский шатёр служит кровом неверным:
любой поджигает его, как солому, и топчет.
Все дни наши здесь, чтобы каялись мы: «Преступали!»
И взор отводили тоскливый, встречая друг друга.

Ночами вселяется ужас в дома наши: чёрная птица.
Что можем мы сделать – напуганных горстка евреев,
когда возвышаются римские башни над нами,
и звон колокольный должны каждый вечер мы слушать,
и в чёрные наши субботы, и в чёрные праздники наши.
Проклятие жить так, когда ежечасно
огонь может вспыхнуть повсюду: костры под ногами,
костры под домами.
Что можем мы сделать – напуганных горстка евреев,
когда наши жёны и дети кричат нам: «Спасите!»,
и крыши пылают, и пламя горит в наших окнах.
Проклятье быть телом, которое топчут,
как уличный серый булыжник – но тело не камень.
Из мяса оно и костей и почувствовать может,
как лезвие режет.
Где мужество взять нам, отец, чтоб на башню подняться,
и колокол сбросить, ввергающий разум в безумье?
Сорвать этот крест золотой, достигающий неба,
горящего медным закатом?
Смиримся, сойдём же в долины страданья,
где зреют плоды наших слёз под деревьями страха.
Сорвём те плоды и вонзим их шипы ядовитые в глобус!

Я вас ненавижу до кончиков пальцев, скрывая
в горящей от яда груди нашу чёрную правду:
Быть двадцать веков Агасфером и не поклоняться Кресту.
Мой ужас за мной заостренною движется тенью,
как будто наточенный меч, занесённый над нами.
Я – в сердце Европы. Я думаю: как же случилось,
что те, кто Бейт-Лехему молятся здесь на коленях
и Библию чтут – это те, кто мечтает
библейский народ истребить, без остатка его уничтожить?
Об этом сказали давно мудрецы, только мы позабыли
(но звёзды горят, даже если глаза их не видят):
«Лишь чудо спасает нас тут, в этом логове львином».
О, правду, великую правду мои мудрецы говорили:
Что мёртвый в костёлах – не брат наш Йешуа, а Езус,
что он в Вифлееме рождён,
не в селенье еврейском Бейт-Лехем,
и что Магдалина не Мирьям, еврейская дочь из Мигдала,
с кувшином прозрачного масла, в одеждах льняных, а Мария.

А что же тогда миллионы кричат: «Аллилуйя!»,
когда проплывает над ними в процессии сын Галилеи?
Об этом скажу я, еврей, обескровленный так же,
как множество множеств других,
в рваных талесах и с ремешками —
в стихах изливающий тысячи лет нашей скорби:
Эй, мир, посмотри: верят в ложь миллионы!
Бейт-Лехем – селенье евреев!
И мёртвый еврей Йешуа
на стенах костёлов развешан!

Казните их всех: тех, что ходят по улицам вашим,
объятых тоскою, с глазами, глядящими в землю.
В крови их отрава – там кладбище слов ядовитых,
которых они никогда вам не скажут.
Но я их скажу,
еврейский поэт в этом Царстве Креста.
И множество тех, что в крови своей носят отраву
безмолвных проклятий – те солнца не видят,
а видят лишь луны, лишь луны в опаловых водах.
И множество это всё движется дальше и дальше
по морю, по суше – и столб идёт следом за ними:
привязан к нему иудей: «Боже, Боже!»
кричит он сухими губами в пустое пространство.
Казните их всех, молчаливых: они вам не скажут
тех слов ядовитых, которые я говорю вам!

Я здесь, в вашем Царстве родился, в глубинах Европы,
под сенью Креста, где тоскует печальная ива
над омутом тёмным.
И только в тумане рассказов я видел Бейт-Лехем,
далёкий и синий.
Я знаю: здесь каждого страх поражает.
Боятся они, что бандиты к ним вломятся в полночь
с ножом, топором
и убьют их в постели.
А может, я сплю, и всё это мерещится мне?
Во сне ли услышу
иль в час пробужденья
те крики, что рушат небес безмятежность?!
Отправьте меня за пределы полей ваших, к морю.
Оттуда – в края, где блестит золотой полумесяц.
Он острый, как серп, и приставлен сынами пустыни
к овечьему горлу.
Отправьте меня на Гудзон – там живут мои братья
и доллары копят – «жидовскую копят монету,
чтоб с нею в Европу приехав, скупить все алмазы
славянской короны»…
Отправьте к соседям, в Совдепию, к брату:
Он там комиссаром – ни слова по-польски не зная,
на идише пишет декреты свои для поляков [7] Во время советско-польской войны 1920 г. политотдел Красной армии выпускал пропагандистские листовки на идиш. .
О царство страданья, лесное славянское царство!
Наш след на земле твоей – кладбища наши.
Гниют там евреи, лежат поколенья в могилах,
и пищею служат червям, и питают древесные корни.
Куда же идти, где искать себе новое место,
чтоб звон колокольный ваш больше не слышать,
не видеть кресты золотые и шествия ваши.
Одно только место такое: глубинные воды,
куда не доходит гул вашего Царства.
Но я не хочу опускаться в морскую пучину,
пока ещё суша цветёт и сияют ночные созвездья.
Я просто беду ощущаю, которая ждёт нас
под сенью Креста.