Виталий Юдин - МанИкен и МанИгёрл. Избранная лирика

Рождённые в сорок пятом, —
ПОБЕДА, мы – дети твои,
живые надежды солдата,
на семьдесят лет без войны.
Как вытравить из приказов,
сорвать на лету с языка,
прилипшее, как зараза,
тревожное слово: ВОЙНА!
Чтоб больше о ней – ни звука,
лишь памяти ордена,
оставит для наших внуков
отверженная ВОЙНА.
Чтоб стало гнуснейшим предательством
всего, чем живёт страна,
пошлее любого ругательства,
произнести: «ВОЙНА».

Конь заржал, прерывисто и глухо,
вверх подняв копыта. На скаку
пулей разрывной вспороло брюхо
тонущему в пене рысаку.

Он упал. И ноздри, еле-еле
раздуваясь,
издавали свист.
Вниз по изуродованной шее
медленно сползал кавалерист.

Конь ходил под бороной и плугом,
под седлом, в повозке и узде.
Будто разговаривал с подругой —
наклонялся низко к борозде.

Знал он хлыст кровавый конокрада,
кобылицы ласковый оскал,
а теперь с кавалеристом рядом
по-солдатски, молча,
умирал.

Шлагбаум смерти – САЛАСПИЛС
Шлагбаум в ад бараков, тифа,
и мы, под ним, ступая тихо,
поеживаясь, пробрались.
Стучало сердце-метроном,
одно на всех, землей прикрытых,
и, шевеля цветы на плитах,
дышал концлагерь пустырем.
Холодным туфом немоты
наполнились сосуды глоток,
как будто вновь военных сводок
пред нами серые листы.
Под выстрелы подставив грудь,
тень узника кулак сжимала,
как лампу с ниточкой накала,
идущим, освещая путь.
Мы шли, не в силах продохнуть.
А по дороге на автобус
из-под земли был слышен голос —
«Не позабудь. Не позабудь».

Мать несет дитя на закорках.
Полночь. Улице нет конца.
В пятнах соли на ней гимнастерка
похороненного отца.

Сын, припав к плечу, засыпает,
словно в сказочном кузовке,
и рукой ее обнимает
с хлебной карточкой в кулаке.

А с облупленных стен, с плаката
Мать-Отчизна глядит им вслед.
У районного военкомата
до утра не погашен свет.

Отцы остались на полях войны,
но будто бы предсмертные их стоны —
пособия носили почтальоны,
и крестиком расписывались мы.

Будильник утром, – как приказ «В ружье»!
Окно насквозь проламывает ветер,
и, кажется, не существует смерти:
смерть есть, – я помню каждый рубль ее.

– Отсеки задраить! Всплываем!
И – воскреси нас Бог.
Волною надежды смываем
на лицах возлюбленных шок.
Всем слушать мою команду!
Беда не приходит одна.
Смерть, смертью поправ, нам надо
Россию поднять со дна.
Получится! – Жизнь не напрасна.
И «КУРСК», как понтон для страны.
Мы белым враньем и красным
по горло затоплены.
Всплываем! Держитесь крепче,
пусть боль отсечет балласт
и трещины в лодке залечит,
и силы России даст.
«Мы вышли в открытое море…»
Нам вечность укажет курс»:
стучали матросы по Морзе,
в обшивку подлодки «КУРСК».

Сняв медали после боя,
бороздой во всю страну
распахал солдат сохою
выжженную целину.
Разлиновано пластами
той победною весной —
поле вызрело овсами,
ОБЕЛИСКОМ со звездой.
Отцы не износили кителей.
Еще в кладовках вещмешки пылятся,
и непривычно грифели теней
от фонарей на белый снег ложатся.
На кухне пахнет стираным бельем,
и примус самодельный разрычался,
Уж сколько лет, как без войны живем,
а кажется, что не прошло и часа.

Слышу упрек – «Вы не знали войны»…
Будто солдаты не нас обнимали,
больно кололись булавки медалей,
но не от боли плакали мы.
Слышу упрек – «Вы не знали войны»…
Мы, сыновья инвалидов, сироты,
может быть, не понимали чего-то,
но в этом больше беды, чем вины.
Слышу упрек – «Вы не знали войны»..
Потом и порохом пахли шинели,
но, согреваясь под ними в постели,
мы неспокойные видели сны.
Слышу упрек – «Вы не знали войны»..
Знали – по грубым на кладбищах плитам,
с фронта пришедшим солдатам небритым
и похоронкам, и стройкам страны.
Слышу упрек – «Вы не знали войны»…
Я на свой счет это не принимаю.
Цену послевоенному маю
знают незнающие сыны

В душе появился вакуум?
Врачи твердят о своём:
Лечитесь – цветением маков,
черёмуховым дождём,
весенним реки разливом,
живым родниковым ключом.
Почувствуйте скрытые силы.
– Почувствовали?
– Течём!
К росинкам прильните —
примите.
А утром – в овсы, босиком…
Как с ложки микстуру, сглотните —
увиденное кругом.
Достаньте из тины озёрной
кувшинку, корягу, леща:
вот так, впечатлений зёрнами —
засеивается душа.
Без – зависти, злобы, цинизма,
всего, от чего душа,
иных, покидая при жизни,
от вакуума – ушла.

В конце зимы – Земли и Солнца встреча:
проталин плачи, оторопь стеблей,
ручьёв, едва лишь слышимые речи,
и уток клёкот, танцы лебедей.
Чем солнце выше, обнажённей плечи
бесстыдно выступающих холмов,
а снег всё ниже и прикрыться нечем
под иллюзорным платьем облаков.
Сползают с крыш слежавшиеся груды
спрессованных, легко скользящих льдин,
с таким же, как лавины, сходят
гулом —
один в один.
И голоса у птиц на ноту выше
и попрошайство корма за окном,
чтобы хозяин выглянул, услышал:
нам голодно, мы прилетели, ждём.
Как жили мы без солнечного света,
без ярких бликов цвета на стене,
без ожиданья приближенья лета?
Всё – кончено!
Поминки по зиме!

В моей руке желания тепло,
твоя рука в тазу водой плескала-
пожмём же руки, чтоб тепло, лаская
с моей руки в твою перетекло.

В друг друга вжаты, вдавлены, вот так-
совокупляясь на людях при свете
зачатью непорочному дан знак.
В порочности не виноваты дети-
какой с детей невинных, сладких спрос?
– Да, Магдалина? Да, дитя Христос?

Совокупленье рук? Немыслимо… А вдруг?