Дмитрий Завадский - Вкус неиспорченной души

Когда захочешь сдохнуть – позвони мне,
Я обещаю, что бы ни было – найдем общий язык.
– Какая разница, как жарко летом, если я на зимнем?
– Вот то-то и оно. Пока чужое не свое, оно смешней в разы.
Бывает всякое, мы разные, не спорю вовсе.
Да нет, способны люди понимать, но не хотят.
«А мой процент какой?» – вся суть в этом вопросе,
Но как беда настигнет, глазки бегают, как у котят.
Волну поймай, плохое игнорируй, будь наивней.
Ты веселись пока. Пока не май – не жди грозы,
Но вдруг захочешь сдохнуть – позвони мне,
Я обещаю, что бы ни было – найдем общий язык.

Мысли под потолком, но я тебе не совру ни грамма:
Я был болен.
Потом был уволен.
Теперь я свободен.
Закончилось скоро кино и приходят уже телеграммы.
Зубной пастой измазаны двери, перила залиты кровью.
Я спокоен.
Удар, за коим
Идет череда побоев.
Ты знаешь, вокруг все всмятку, а я не веду и бровью.
Мой двор. Тут парковка, машины и много снега,
А на нем,
Стоят сани с конем.
Горят окна огнем.
Показалось на пару секунд, что уже пару раз так бегал.
Понятые, досмотр, протокол, клетка три на три.
Проснулся в поту.
Я с собой не в ладу.
– Так в последнем году и должно быть, – сказала мне смерть, откуда-то изнутри.

Не ищи меня среди толп людей,
Если вдруг найдешь – тут же топай мимо.
Тебе вовсе не нужен двуличный злодей —
Он ведь будет брать твои средства грима!
Не ищи меня там, где стоят купола,
Не ищи меня в чем-то хорошем и добром.
Если честно, то поиски страшная кабала:
То он плох кошельком, то не нравится сортом…
Не ищи вообще. Сам найдется когда-то.
Ты ведь милый ангел, зачем тебе бес?
Хотя знаешь, не жди ты заветной даты:
Я трамвай, наконец-то сошедший с рельс.

Когда становится паршиво на душе,
И день мне кажется очень ужасным,
Я вспоминаю о своих родных,
Что любят меня крепко-крепко.
Не раз на меня вешали клише,
Искали поводов подставить разных,
Исподтишка били под самый дых,
И награждали сонмом выражений безобразных.
Я сдался б уже сотни раз, если не больше,
Но не могу себе я этого позволить,
Пока от меня ждут отдачи,
Мои любимые мной люди.
Я стану поумней, попроще,
Найду местечко для терпенья, силы воли…
Любимые уйдут когда-то в рай, я их утрачу.
Все, что угодно выдержу. Все, кроме этой боли.

С воскресенья на понедельник, около двух,
Видений полна стала комната и страха.
Причудливые формы безысходности – то чей-то дух,
Когда-то вышедший из тела, павшего на плахе.
Он предвещает мне дичайший образ:
Земля на несколько частей расчерчена,
Вокруг твари зловещие шепчут азбукой Морзе,
Кровавое, нервозное, растерзанное тело, изувеченное,
Распласталось ниц.
И кружат стаи черных птиц,
Взмывают в небеса,
Не ведая границ.
Я.
Это был я.
Мое лежало тело.
Ублюдком рос, ублюдком вырос.
Жизнь вызовет, судя по образу, и скоро, на тотами.
Я чувствую давно, что не иду, а ковыляю,
И обо мне уродливо тут что-то пели.
Собаке смерть собачья, а значит до смерти забьют ногами.
Никто рыдать не станет, я надеюсь.
Я ведь хотел уйти, не раз хотел.
Предупреди меня, вещатель, я в тот день побреюсь.
Негоже хоронить, хоть и презренных, но небритых тел.
Я понял: чему быть, того не миновать.
Буду готов с этого дня, готов уйти.
Было бы лучше смерть найти, уснув, упав безвольно на кровать,
Но так судьба распорядилась: как скотину затоптать, убить.

Мы говорили об одном и том же,
Да только я практичен, ты же – теоретик.
Бывало, ненависть к тебе росла как дрожжи,
Ведь любят больше что снаружи, не внутри конфеты.
И среди тех и этих: кто еще жив, и чья уж песня спета,
Кто жизнь распробовал на вкус годами,
Единогласно скажут, не тая секрета:
Вся жизнь – дерьмо, а люди – твари.
Ты знаешь, я смеюсь теперь, когда мне плохо,
Смеюсь в лицо, противно так, громко и нагло.
Я остаюсь спокоен, если массой правит суматоха,
Ведь я и есть вулкан, что извергает магму.
Теперь ты ненавидь меня – мне все равно,
Хотя когда-то мне был каждый важен…
Наивность, чувства, вера – все ушло,
Оставив горы сгоряча подписанных бумажек.
Мне нечего делить с рабами денег,
Мне нечего делить со всякой швалью.
Мне очень жаль, что правда остается тенью —
Я ухожу опять, укрывшись шалью.

Ты ничего не знаешь о боли,
И совсем не знаешь безумства,
Если ты не орал прилюдно
И не рвал на себе одежды,
Если краской не портил обои,
Если не матерился, но устно.
А холодный бетон уютный,
Когда ты, лишаясь надежды,
Смеешься, как псих, сквозь слезы.
Какая поддержка, о чем ты?
В пустыне безлюдной скорее
Услышишь… Пение, что ли.
Сквозь шторм, миражи и грезы,
Прилив и вой боли отчетлив.
В неволе, под батареей…
Да что вообще ты знаешь о боли?

Я уличал в двуличии людей и наблюдал
За исходящими от сердца злыми мыслями.
Я величал наличие идей и редко врал
Только тому, кто меня точно вычислил.
Я нервно дергался, кричал, когда меня не понимали.
Звали на помощь – я молчал, отчаливая вдаль в печали.
Я помнил все и всех, и помнил все детали,
Но о себе забыл. Глупее вы, наверно, не встречали.

Состав загремел по рельсам,
Мой поезд взял курс на север.
Совсем не скучаю, честно,
Что много кого отсеял.
В вагоне моем безлюдно,
Но вовсе не одиноко.
Глядит через окна бес люто,
Моргая ресницей ока.
Однажды я выйду в тамбур,
Взашей вытолкну бродяг.
При свете разбитой лампы
Увижу шедевр из коряг.
Устану стоять и прилягу.
Встречу рассвет на полу.
Достану из сумки флягу,
Взятую где-то в тылу.
За счастьем, как за иголкой,
В стог сена, как хищник, ринулся.
Уехал надолго, надолго.
Даст Бог, мы с тобой еще свидимся.
И если от горя залаешь,
Тяжко вдруг станет со всеми,
Где отыскать меня знаешь —
Мой поезд взял курс на север.

Комнатный политолог, диванный аналитик,
Собрались вечерком оговорить уйму событий дня.
Назвались группой «всесторонний критик».
Но что нелепо – говорили только про меня.
Я рядышком присел и мысли «умные» послушал,
И много нового узнал о том, чем я живу!
Как оказалось, бездарь, хам, большущий вруша,
И тип противный я. Еще осел, понятно и ежу.
Я хитрый жук и лицемер, и неудачник даже,
И весь мой имидж состоит только из масок.
Я думал, я – никто, лишь тень среди многоэтажек.
Как оказалось, на глазах бельмо. Воришка ярких красок.