Павел Алешин - Россыпи звёзд. Стихи и переводы

слышишь ладонями, как
сердце совсем переполнено, как

звёздами всеми – бесчисленными в небесах —
звёздами всеми – бесчисленными в тишине —

сердце мое переполнено —
сердцем твоим?

Имя твоё —
моя Шехерезада.
Я близок к тебе, словно тысяча смертных ночей,
о-зарением
звёздного сада,
о-зарением
взоров-свечей.

Сказками тают
руки твои.

Но ты далека
и неуловима,
неуловима, как эта одна

эта одна беззаветная ночь.

Сказками манят
руки твои.

А ты далека
и неуловима,
необъяснимая
звёздами смертными —
звёздами белыми —

одна, но бессмертная ночь.

Сказками ранят
руки твои.

Имя твоё – это воздух: вдыхаешь
и не надышишься – как тяжелы
лёгкие,
именем
этим томимые,
именем-камнем,
молчаньем твоим.

Тяжесть – как нежность:
срывается с пальцев,
с губ улетает
словом – одним.

Словом не-слышимым,
словом не-сказанным,
словом – разящим живым
о-зарением
звёздного сада,
сада, звучащего,
как эта ночь,

эта одна беззаветная ночь.

Ибо имя твоё —
Шехерезада,
ибо имя твоё —
ночь.
Море.
Маленькая поэма.

У меня ничего нет.
Только сердце раскалённое – камень,
только сердце, раскалённое звёздами,
И вся моя жизнь,
и вся моя жизнь, слышишь,
звёздная ночь моя,
уместится на твоей ладони.
Но песни мои – как море,
как море, не знающее покоя,
больше,
о, насколько же они меня больше!
И падают, вольные, волнами
на берег далёкий —
на берег молчаний,
молчаний твоих далёких.

Предрассветные дали спящего моря отуманены синевой:
звёзды ладоней твоих погружаются в синюю бездну,
звёзды ладоней твоих
погружаются в синюю бездну живым и недремлющим
нежным твоим серебром,
серебром неизвестности, серебром неизбежности, белым твоим серебром.
И рассветные дали уже, напоённые звёздным твоим серебром,
и рассветные дали уже тобой пробуждённого моря,
и рассветные дали уже растуманены светом —
светом твоим.

В шёпоте, в рокоте ль волн —
Эрос:
тот, что движет светила, вечный,
тот, пребывает что в мире – Словом,
тот, изначальный,
начало начал.

Ты – верная дочь его,
ты, моё Слово:
вечно была, есть и пребудешь – во мне и со мной —
каждой волной.

Синее, светлое, синее, тёмное, синее, синее, синее…
В полный рост уже,
ясным голосом
звонкая синева.
Небо бездонно,
но синие воды, но светлые воды, но тёмные воды
кажутся – в это мгновенье – бездонней:
в это мгновенье – только сейчас – только всегда.

Море со звонкими волнами,
море с серебряными ладонями,
Это, твоё, море
движется, синее, движется, светлое, движется, тёмное,
и изменяется, так что недвижимым кажется,
синее, светлое, тёмное,

это, твоё, море,
это, твоё, тобою
напоённое:
тобою – вблизи, издалека – тобою
до краёв и до дна напоённое
море.

Спутаны, перемешаны, опрокинуты горизонты —
звоном:
в колоколе воздуха черного
носится, бьётся, как сердце в безумной груди, —
ветер.
Бьётся, могучий, невиданный:
не в силах он справиться
с обретённой
своей
мощью —
с закованной в чёрные латы,
с запертой в абсолютной свободе.

Опрокинуты горизонты,
опрокинуты небеса – в голоса
бури.

Вдруг – белое солнце, ты.
Вдруг – ясность надзвёздная всюду.
И голоса умолкают:
полнятся тем-же-иным серебром —
вновь —
и стелятся белыми волнами – новым покоем.

Так ты находишь меня —
белизной.
Так нахожу я тебя —
в белизне,
в каждой волне.

Белое солнце – над голосами.

Волны спокойные
ночью не спят.

И своим трепетом
волны вполголоса,
волны спокойные,
с ней говорят:

Все настоящее никогда не кончается:
не кончается: пребывает,
пре-бывает…

Уходит из моря ночь —
и вновь перед рассветом
звёзды ладоней твоих погружаются в синюю бездну.

Воздух – ласковое море,
листья – рыбки золотые.
Ветер, сам с собою споря,
песни им поёт простые.

Вслед за ним они несутся —
чешуёю золотою
шелестят, блестят, смеются
нежной, тихой теплотою.

Вот такая осень, Соня!
Слышишь песни? Видишь блики? —
На твоей они ладони,
ты лови, лови их лики.

Иногда нужно просто поднять глаза и посмотреть на падающий с неба снег.
Он просто падает и не печалится,
радуясь каждому прикосновенью – к чему? – не важно:
столько разных прикосновений! каждое – нежно, каждое – важно.
Посмотри, как он падает, радостный и спокойный.
И на губы твои – подними только глаза свои – он тоже тогда упадёт:
несколько – две, а, может быть, девять – снежинок.
Вот – на губах твоих – снег.

Беспощадно – так было, так есть и так будет —
я смотрю не на мир, а в себя.
Всех защитных давно я лишился орудий,
и последнее – нежность – я отдал, любя.

Ничего, проживу – как-нибудь – беззащитным:
жили же павшие в бездну! – и я проживу…
Сколько было их, будет – камней монолитных,
лёгких бабочек, окровавленных – в снег – наяву.
Я люблю эту зиму – мне дышится вольно,
осязательно: кажется, воздух обрёл —
этот снежный, прозрачный – и тело, и волю,
и со мной по бульвару в обнимку пошёл.

Мы идём, одинокие, трепетно, вместе.
Белый светит нам свет фонарей.
Ты и я, этот воздух, мы – в нежности, в песне,
в песне пьяной, хорошей моей.

До свидания!
Так неловко забыть попрощаться.
Говорит ли во мне земляничное Божоле?
Говорит ли безбрежно?
Ах, как хочется – навсегда – беззаветным остаться,
музыкантом последним и нежным,
на заснувшем в морях корабле.

У всего своя зима, родная.
У меня. И у тебя. У нас.
Белизна печалится, не зная,
отчего печаль на этот раз.