Ирма Кокура - Солнце на ладонях

В угаре догадаться, что вопрос
Твой в шутку был когда-то миру задан
И принят мной сегодня лишь всерьёз,
И я над фотографией заплакал.

Весь этот бред бессонниц затяжной
Звучит твоим: «Простите, а нельзя ли
Мне с вашим зонтиком (вопрос смешной)
Сфотографироваться и оставить

Себя на память?»– этот сон пронзил
Мне душу, раны чьи ручьями стали.
Неразделённую любовь разделит мир,
Начавшийся нечаянным свиданьем.

Когда во рту растает время, словно снег,
Когда за окнами белеет город,
Избитый образ ручкою в руке
Попросится на голос, ветром сорван.

Нет ничего дороже времени теперь,
И если б жизнь в нем не сгорала скоро
В развоплощённой чистой красоте,
Сегодня мне б себя уже не вспомнить.

Когда огонь питается огнем,
О вечности любви упоминанье
Напрасно – это сердце устает
И в страстных фразах снова отдыхает.

А вздор как бред: серьёзней нет потерь
Потери времени, но свежесть ветра
Весной все той же пахнет в январе;
Слов нет, и Муза кстати, суть отвергнув.

Как натянуть тугие паруса
Здоровью лёгкие на лодках ребер,
Прогнать простуду, глядя в небеса
С небрежно нарисованного моря.

Как хорошо бывает иногда
Забыть свой собственный вопрос, проснувшись,
Не получить ответа никогда,
Час потерять, чтоб два найти получше!

И сшила платье новое зима
Самой поэзии, пронзив восторгом
Скорбь тишины – и словно белый флаг
Подол метелицей взметнул весь город.

Когда во рту растает время, словно снег,
Такое неурочное для танцев
И для прогулок, будет на столе
Бумага таять на закате ясном.

Ангелы всю рыбу съели,
Опустясь на Маросейку.
«Что творите, Божье семя?»
«Не могли найти лазейку.»

Ангелы в пейзаж попали
Этим Рождеством пропащим,
И с деревьев иней стаял,
Неба рыба стала слаще.

К вечеру в снегу, что душу
Лечит, грусть превозмогая,
Ангелы на крышах глушат,
Рыбу Маросейки жарят.

Невысокие домишки,
Шум от транспорта звенящий,
Остры выступы на крышах
Маросейки настоящей.

Чем темнее – тем светлее,
На деревьях снова иней,
Красота снегов белеет
На пейзаже дерзких линий.

Из зеркала шкафа – твое отраженье,−
Немного ты ранена вихрем времён,
Обманной и сладкой любви пораженье
Тебе никогда, милый друг, не соврёт.

На гвоздь ты повесишь красивую шляпу,
В тулью вставишь свечку, и свечка сгорит,
От времени шкаф деревянный обшарпан,
Чудесный тебе открывается вид.

Утюг заплясал по вечернему платью,
А ты выливаешь чернила на стол.
Я время своё на тебя не потратил,
О чём сожалею, упёршись в футбол.

И движется в зеркале наша картина,
И многое скажет старинный предмет.
Взгляни: там в углу запылился ботинок,
А пары ему в этом доме и нет.

Ходят парами и пожилые супруги,
И погода как будто для них,
И Земля уж не вертится диском на круге,
И открыты дороги мои.

Снова снег прикрывает черту горизонта,
Тишину окружит ход машин.
Открывайте же линию честного фронта,
Чтоб огонь белый снег порешил.

Вот диптих, окровавленный страстью апреля,−
Не ложитесь, супруги, в гробы.
Там, на кладбище страшно спокойно, и млеет
Жизнь сама, и тропинки мокры.

Моя зрелость безликая дремлет поодаль,−
Запечатать в конверт средоточие черт,
Когда выйдет из зеркала каменный Гоголь,
Не захочется мне, но разломан мольберт.

В эту лунную ночь я прошу реализма,−
«Будь здоров», − мне сказали и отняли срок.
В сизом дыме не жаждал я ваших стриптизов,−
Кровь печатает несколько раненых строф.

И заткнёт ли мне рот власть солёного моря,−
Я не в поезде ехал – летел под откос,
Но мне скучно от раненых этих историй,−
Я прошу только несколько выгнутых роз.

Терпкий запах диктует материи зрелость,
Но разбудит меня только поезда свист,
Только летней травы пережжённая прелесть,
И танцовщицы спляшут на выезде твист.

Для себя ли, будучи богатыми,
Милостыню нищим подаём?
В двух мирах, заслушавшись сонатами,
Мы живём и жизнь не сознаём.

Для себя ль поступок «необдуманный»
Совершаем мы, иль просто страсть
Движет нами милыми, беспутными,
Чтоб мы, дети, наигрались всласть?

Мы похожи друг на друга. Всё-таки
Мы оригинальны, чтоб лучи
Грели нас с небес, и мимолетными
Жестами бравируем, кричим.

Отразившись в солнышке веснусчатом,
Лишь при встречах проявим себя.
Человек один не может, – лучше бы
Нас преследовал влюблённый взгляд.

Знаем, что мертво всё, что обдуманно,
И причуды, ах, зачем пример? —
Мы творим невольно, ставши глупыми
В опыте средь опытных манер.

В чём причина редкой нашей щедрости
И улыбки незнакомцу вдруг?
К жизни вкус, пристрастие к неверности
И любовь к себе и к людям? Друг!

Для себя ли, будучи богатыми
Милостыни знаний просим мы?
Долгий сон, страх к страху и – заплатами
Редкие подарки нам даны.

И считают почти все иль многие,
Что они – избранники небес.
Это так. И, сердцем одинокие
К благу мы, удачливые в треск.

На душе, вконец поистрепавшейся,
Радость от рисунка твоего,
И спешим мы в рамку вставить, кажется,
Твой рисунок и себя – давно.

И с души заплаты всё ж срываем мы,
Обнажаем душу на ветру.
Нет, не для себя оригинальные
Люди, оценив свой дар – твой труд.

Пьют ковбои, дым глотая,
Смысля в карточной игре,
Неустанно напевая,
Я разлёгся на окне.

И пошла она вертеться
Вместе с нашим погребком, —
Вспомнишь шум и запах детства,
Вспомнишь то, с чем не знаком.

Не поднять дверь на канатах
И не выйти сквозь окно,
Не предложишь девке плату, —
Бродит кровь в ней, как вино.

Я пою, ковбои ж стихли,
А бармен в петлю полез.
То свеча, загаснув, вспыхнет,
Но не видеть нам небес.

Там гроза загрохотала,
Точно бесшабашный смех
Наш, и ночь на час настала,
Усыпив ковбоев всех.

Но она ко мне приходит,
Ярким светом полыхнув:
«Это дети, их заводят
Бесы, но не заведут».