Михаил Буканов - На заборе сидит заяц, ломом подпоясанный. Поэзия

Пусть твоё мерило «бак».
Коли стар – не ёрзай.
Дело швах или табак.
Если слишком борзай!

Стоит во поле амбар,
А в амбаре мышка.
Мой милёнок – комиссар,
И зовётся Гришка.

Носит кожаный куртяк,
Пистоль с кобурою,
Все у нас дела – ништяк,
Ничего не скрою.

Бабы брешут на селе,
Нет меж нами страсти,
А верчусь я на коле
По прямой напасти.

Мол, грозился расстрелять
Папеньку с мамашей.
Расстрелять, не погулять,
И не миска с кашей.

Было дело, но сперва,
После ж я с охоткой,
Эх, крутися голова
С марафета с водкой.

Я сегодня подопью,
Жизня трынь-травою,
И милёночка убью,
Прямо упокою.

Потому что вся семья
В город, по этапу.
И одна осталась я.
Так снимайте шляпу!

Запевай моя гармонь,
Заводи запевки,
В сердце лишь любви огонь,
Берегитесь девки.

Проявляю гонорок,
Средь девиц разборов,
Добру молодцу не впрок
Слушаться укоров.

Папы, мамы, это там,
На деревне где-то.
Я ж такой себя отдам,
Что вернёт мне лето.

Что бы неба высота,
А роса на травах,
Звёзд на небе чистота,
Соловьи в забавах.

Что б она всегда была
Для меня желанна.
Хлебосольной у стола,
Ночью не жеманна.

Вот и гонор весь иссяк,
Выскочив из круга,
Опершися о косяк,
Ждёт меня подруга!

Я гляжу, стоит здоровый,
С дикой мордою, суровый,
И в руках его – коса.
Вот такая вот краса!

Я ему – мужик, отзынь,
Охолонься и остынь.
Надо ль саваном трясти,
Пробирая до кости?

Смерть – она, по-жизни, баба,
Холодна, мерзка, как жаба.
Ты же вон, при бороде,
Может даже есть муде!

Ты – гвардейских просто статей,
В пыл тебя, так слом кроватей.
Как в запале жеребец
Всех оденешь на конец.

И красив ты не по чину,
Знаю я сему причину,
Ангел смерти – вот канон,
Приносящим вечный сон.

Ну, куда какой-то смерти,
Уж на слово мне поверьте,
Средь таких вот молодцов,
Бога истинных бойцов?

Тут мужик расхохотался,
Таять стал, а там смотался.
Я проснулся под столом,
Водки стукнутый колом.

Не могу понять, ребята,
Это водка виновата,
И на пьяную главу
Смерть я видел наяву?

Пронесло, мелькнуло мимо,
Но, уж больно было зримо!

Мокрый лес, дымок костра,
Спит палатка старая,
Скоро в город нам пора,
А погодка хмарая.

Только двое, в двадцать лет,
Славим одиночество.
И родителей здесь нет,
Так прощай отрочество!

Мы же взрослые давно,
Да с жилья проблемами,
Видно просто суждено,
Жить такими схемами.

Там возьмём друзей ключи,
Коли есть возможности,
Надоели, хоть кричи,
Эти осторожности.

Поженились бы давно,
Невпротык родители.
Вот и ходим мы в кино,
Жизни чуждой зрители.

А ребёнок если вдруг?
Вот мы всех обрадуем.
Ох, тяжёл семейный круг,
Но, несём, не падаем!

Рашпиль рашпилю сказал,
Что и думать не дерзал,
А вот мчится в облаках,
Всех оставив в дураках!

Над Парижем пролетая
Наша рашпильная стая
Поломала все радары
Потрындев на тары-бары.

А когда на перехват
Поднят был аэростат,
Налетели «Миражи»,
Мол, напильники – дрожи!

Рашпиля в сугубом раже
Перешли в атаку даже,
Сев потом на Нотр-Дам
К восхищенью местных дам.

Отхватив по парижанке,
Чувствуя себя как в танке,
Провели такие сеансы,
Что Париж им пел романсы.

Утром, строем, и домой,
Путь для них лежал прямой.
Тут – Париж, а тут – Миус,
Рашпиль прям, и он не трус!

Я тебя и знать не знала,
И откуда ты такой?
Утром глядь под одеяло,
Кто-то дремлет под рукой.

Тут заходит муж, Абраша,
Я ему, а кто со мной?
В голове сплошная каша,
И вселенский параной!

А Абраша отвечает,
Чё-то цедит, чуть мыча.
И щеками всё качает,
Все резоны горяча.

А потом вдруг превратился
В полосатого кота.
Он, еврей, перекрестился,
Вот такая лабуда!

Слава Богу! Я очнулась,
Ночь, за окнами темно.
Покряхтела, встрепенулась,
Но, Абраша шмыг в окно!

А этаж наш был десятый,
Хорошо, что всё во сне.
Приняла стакан «Пейсатой»,
Муж восходит по стене.

А который спал со мною,
Вдруг атаку предпринял,
Тута муж мой за стеною,
Этот всю мине помял!

Появляется Абраша,
Роза скорбная в руке,
Морда вдребезги, как каша,
Только рот не на замке.

И такими матюгами
Он меня отполоскал,
Что мгновенно, кверх ногами,
Мой напарник ускакал

И опять я просыпаюсь,
Спит Абрам, храпя во сне,
А в окошко, с криком: Каюсь!
Тот что спал, бежит ко мне!

Пардон, мадам! Какие гроши?
Гусары денег не берут.
А вот коньяк у вас хороший.
Вот тут нисколько не совру!

Ах, я побил тапёру харю?
Так что же? Заслужил – носи!
И вышибалу отоварю,
Не унесёшь, так не проси!

Я порубил диван в лохмотья?
А вы уверены, что я?
Да что вы, милая Авдотья,
На стенах не моя струя!

Смотрю, не любят здесь гусаров,
А мы для войн напряжены.
И покупатели товаров,
Что здесь у вас предложены.

И как у вас ума хватило,
Гусару деньги не нужны.
Ну, не глядите так уныло,
Пока меж нами нет войны.

И вот вам знаки примиренья,
Беру с собою двух девиц,
На пару дней для прокормленья,
Не надо делать постных лиц!

Вы нам с собою заверните
Корзинку с ромом, то, да сё.
В знак одобрения – мигните,
Эй, унтер! Выносите всё!

Жил-был парень на Лубянке,
В переулках школа,
Он сгорел под Курском в танке,
Стало в мире голо.

Не ходить ему Москвою,
В юной буйной силе,
Со склонённой головою
Воин на могиле.

Я не знаю, быль, иль небыль,
Дни Армагеддона.
Только не ушёл он в небыть,
Там, в излучье Дона.

Если трубы громовые
Гавриила грянут,
Сгинут узы гробовые,
И солдаты встанут!

Эта битва – бой последний,
Истинный и страшный.
Их увидит край передний,
В схватке рукопашной.