Валерий Давыдов - Русские буквы. Стихи

Я столько написал стихов о времени —
Безвременник в лесу мне как плевок —
Цветок осенний маленький сиреневый,
А я поделать ничего не мог!
И женщине нельзя чуть-чуть беременеть,
Осознавая тщетность бытия,
А я прожил, по сущности, в безвременье,
И виноват, конечно, в этом я!
И я упал в сиреневые листики
И плакал, и просил его простить,
Я не сторонник ханжества и мистики,
Но целовать готов был лепестки!
Безвременник! Вот слово настоящее,
Замена несложившейся судьбы,
И поколенье оттого пропащее,
Что как в воронку угодили мы.
За что хватать? За эти стебли тонкие?
Срывать головки хрупкие цветов?
Но не такие все уже подонки мы,
И каждый хоть на что-нибудь готов.
Прости мне эту слабость мимолётную,
Прости, сиреневый, – встаю с колен,
Безвременность свою, как маму рОдную,
Я дальше понесу сквозь кровь и тлен.

Я пишу о России, пишу о России стихи!
Никогда б не поверил, что время такое настанет!
Познакомлюсь с мессией, что, может, отпустит грехи,
И откроет мне двери с большими литыми крестами.
Мы забыли и думать, что ты и на свете-то есть!
Ты откуда взялась, позабытая дивная сущность?
Не шептала: иду, мол, а брякнулась – сразу и здесь,
Позабытая власть, расчленённая зубрами в Пуще.
Мне не нужно свободы, ведь я её и не терял,
Мне не нужно любви, у меня её, правда, в избытке,
И я следом за модой не стану ломиться в астрал,
А потом утверждать, что готов и к страданью, и пытке.
Мы приходим в себя после глупых и сумрачных лет,
И смакуем губами забытое слово «Россия»,
Сладострастно любя после долгого-долгого «нет»,
Просто, может, мы раньше её ни о чём не спросили.

Я шёл всё время строго на восток,
Спидометр испортился в груди,
Но я поделать ничего не мог —
Ещё пол-жизни было впереди.

Я бинтовал полотнами дорог
Босые от безденежья ступни,
Но кровь рябин забинтовать не мог,
Всю осень кровоточили они.

В конце пути я всё-таки прилёг.
Ну сколько можно, дайте отдохнуть!
Но я поделать ничего не мог:
Уже пора идти в обратный путь.

И я дошёл бы может, видит Бог!
Принёс в кармане пригоршню монет,
Но я поделать ничего не мог,
Из этого пути возврата нет.

Если прямо идти, если прямо лететь —
Девяносто по курсу – ни влево, ни вправо!
И хотя бы во сне если плюнуть на смерть,
Если плюнуть на крики «позор!» или «браво!» —
То достигнешь страны, пусть не СССР,
А с названьем другим, только равным по сути,
И застынешь в строю, будто ты – пионер,
И готовился долго ты к этой минуте!
В этой самой стране жить не так уж легко,
Отгремела война и оставила шрамы,
И не меньше чем где-либо там дураков,
И ночами слезами заходится мама.
И убили отца, и разруха кругом,
По ночам воронкИ, как вороны над полем,
И ворОнки вокруг, ну а ты – босиком,
И осколки вонзаются в пятки пребольно.
Но достигнув её, этой самой страны,
Ты другую уже никогда не захочешь —
Это детство твоё и твои пацаны,
Ты готов им навстречу бежать, что есть мочи!

Отшумели дожди, улетучились грозы весенние,
Наконец-то июнь стал похожим на лето сполна,
На полянках в лесу расплескалось девичее пение,
И висит, где положено, ночью большая луна.
Я иду босиком, а не в римских тяжёлых сандалиях,
И дорогу мою не мостили ещё кирпичом,
Я не знаю, что будет со мной и Россиею далее,
Только нам на двоих с ней любая беда нипочём.
Холодит мои пятки июнь бесконечными лужами,
Только в каждой из них отразились и солнце, и синь,
Я от позднего лета немножечко злой и контуженный
И с тревогой смотрю, как листочки дрожат у осин.
Я иду босиком – по России иначе не следует,
И простыть я в июне нисколько уже не боюсь,
Мы с Россией вдвоём не такие, наверное, бедные,
Чтобы в наших глазах отразилась вселенская грусть.
Да и лужи просохнут, и с ними уйдут отражения,
Станет ясно тогда, что не сказка всё это, а быль,
Нам в июне всегда выпадают большие сражения,
И ступни обжигает опять придорожная пыль.

В поле содержатся русские буквы, —
Я прочитал и увидел во сне,
Что я в Освенциме, тощий от брюквы,
И в крематорий готовиться мне.
Где-то содержатся русские люди,
Лагерь зовется «Планета Земля»,
Есть среди них паханы, лизоблюды,
Но среди них ведь и ты есть, и я!
В небе находятся русские Боги,
Я это знаю, хоть сам не святой,
Знаю, что нас позовут из берлоги,
Бросят в какой-нибудь дьявольский бой.
И разнесётся с утра спозаранку,
Так, что земля содрогнётся в огне:
«В поле находятся русские танки!»
Я этим жив, это дорого мне.

Нам снова не хватает трубача,
Что локоть выворачивал в изгибе.
Кто станет им? И чтоб не сгоряча,
Во имя жизни, а не на погибель?!
Россия – миф? Она сидит как кость,
И мы его всем в горло вколотили?
И все гадают, вместе или врозь:
Да были мы когда или не были?
Да, были мы! И мы еще придем,
Как приходили тыщу раз на смену,
Такую бучу снова завернём,
Куда Парису там с его Еленой!
Да, мы придём. Откуда? – спросят нас.
Каким планетным закоулком узким?
Не все ль равно, кто прикрывает вас
И почему он говорит по-русски!
А впрочем… мы не явимся, пока
Вы сами нас к себе не призовёте,
Пусть впереди спокойные века,
Как будто невесомость в самолете.
Но невесомость эта – только миг,
Вся остальная сущность – катастрофа,
И каждый на Земле давно постиг:
Здесь иногда невыносимо плохо…

Когда-нибудь наступит лето,
Когда-нибудь наступит жизнь,
Сожгу сегодня томик Фета
Во избежанье новых тризн.
Вчера сожгли Святую книгу,
Но бабушке не помогло,
А я держу в кармане фигу,
Как будто всем смертям назло.
Ах, если б видел Афанасий,
Прервав свои святые сны,
Как людям стих его прекрасный
Помог добраться до весны.
На нём – божественная мета,
Тепло и искренность души,
И я сожгу последним Фета,
Чтобы огня не потушить.
Огня буржуйки ленинградской,
Блокадницы, такой как мы,
Сгорели в ней, как в печке адской,
Все наилучшие умы.
Любовь одна – источник света,
И, отогревшись у огня,
Я наизусть читаю Фета
И знаю, Фет простит меня.

Схороните меня в эмиграции
Не на Сент-Женевьев-де-Буа,
Где бы в гроздьях душистой акации
Утонула моя голова,
А в краю, где цепляет туманами
Небосвод за кремнистый забор,
Где с поэтами я полупьяными
Бесконечный веду разговор.
Край стоит тот забытый, заброшенный,
Как рубцовский последний удел,
Там любое лицо перекошено,
Там любой человек не у дел!
Перекошена, перекорёжена
Там любая людская судьба.
Наплевать, что не будет ухожено
Там моё Женевьев-де-Буа.
Наплевать, что там нету акации,
Наплевать, что жестка там трава.
Я домой еду как в эмиграцию,
Я имею на это права!