Виктор Кротов - Избранные стихи. Из пяти сборников

Лес сплавляют.

Вода и деревья.

Стрингеры крепятся вдоль,
шпангоуты – поперёк.
Все вместе они образуют
остов байдарки, её содержание.

Остов тщательно собирают
и потом, осторожно давя на кильсоны,
стараются всунуть его в обшивку.

И если форма обшивки
не будет соответствовать содержанию,
на байдарке просто нельзя будет плыть.

Это вам не литература.

Да здравствует живой кинематограф,
где кинолента серебристая, река,
без затемнения, без линз и без моторов
нам демонстрирует за кадром кадр.

Все достиженья техники здесь меркнут.
Мы каждый день глядим во все глаза
фильм панорамный,
широкоэкранный,
широкоформатный,
стереоскопический
(причём не нужно выбирать
удобную точку зрения),
цветной,
с очень современным сюжетом
(то есть почти без сюжета),
а если не лень крутить головой,
то это даже круговая кинопанорама…

Плыви, байдарка, наш двухместный зал!..

Порой течение
имеет к нам влечение,
и забирает нас с собой течение,
оно нас принимает в обучение,
движенью учимся мы у течения…

Но вот река приходит в заводь,
и, значит, наш настал черёд:
самим – в осоке тихо плавать,
или самим – лететь вперёд!

Рыбьи страсти
под водой,
рыбьи всплески.

Ах, как жалко,
что с собой
нету лески!

Рыбьи всплески
на воде,
рыбьи страсти.

Раздобыли,
наконец,
мы все страсти.

Рыбьи страсти
под водой,
рыбьи всплески!

Но обходят
стороной
рыбы леску…

Рыбьи всплески
на воде!
рыбьи страсти!

Нету рыбки
на крючке —
к чёрту снасти!

Байдарка пытается
научить меня своим законам.

– Бойся любой мели, – говорит она.
– Знаю, я всегда сторонился любых дураков.
– Особенно бойся мелей с камнями.
– Конечно, дураки с характером
гораздо опаснее,
– Остерегайся мутной воды:
там может скрываться коряга.
– Что и говорить,
мне никогда не нравились люди,
напустившие на себя
глубокомыслие и многозначительность.
– Лучше всего такие места, —
заканчивает свои поучения байдарка, —
где вода прозрачна,
но так глубоко,
что дна совершенно не видно.
– Ничего нового,
ничего нового,
я сам давно хочу стать таким.

Ну что ж, тебе шагать путём познанья,
слагать законы – логики сказанья,
продёрнуть в тайны мира смысла нить:
почти что всё ты сможешь объяснить.

Почти что всё. Останется чуть-чуть.
Останется лишь то, в чём скрыта суть.

Седина —
отблеск вечности,
озаряющей головы
своих приближённых.

О чём они думают,
что чувствуют
в преддверии вечности
серебряноглавые старики?..

Земля пробуждается —
тает и тянется…

И снега седины
лучистой гребёнкой
с себя соскребая,
о солнце и небо
трёт бурую спину.

И с бурною силой
пружины весенние
в недрах закручены.

И всё в напряжении —
почек комочки,
деревья нагие,
речушек излучины…

Здравствуй, стихия!..

Бросает стихия
сердца на весы —
стихия природы,
стихия весны.

Вечер придёт,
разрешенья не спросит —
всякому люду
подарки приносит.

Любимым – ласку,
детишкам – сказку,
мне – тоску.

Без сна
у окна
один ночью стою —
одиночествую.

Отошли, угасли
умные мысли,
а луна и сердце
грустно повисли
посреди мглы,
посреди неба,
посреди ночи,
посреди Сибири,
посреди земли.

Много, много
у земли середин,
где жизнь – отрогом,
где я один.

Есть одиночество мудрое,
есть одиночество утлое.

Хвала тем, кто всегда мудр,
у кого жизнь – из одних утр.

А мне и тоска
так близка…

Скалистый кит,
два скрытых ока,
всё отразившая вода…

И основание – глубоко,
как мысль,
как вера,
как беда.

Колокола – качаются
колокола – качаются
и мечутся и маются
на волю вырываются
как будто век кончается!..

Пылает солнце пряное
пылает солнце пряное
ядрёное – румяное
и небо полупьяное
горит, как поле бранное!..

Колокола – качаются
колокола – качаются
и купола – склоняются
и в пляску вовлекаются
качаются – качаются!..

Сирень многоголовая
сирень – многоголовая
фонтанная – лиловая
густая – баснословная
колышется – бредовая!..

Колокола – качаются
колокола – качаются
и птицы ввысь взметаются!..
И инок потупляется:
чудесный день кончается…

Проказы природы —
проказа, чума и холера
проклятия рода людского —
бездомность и голод
нет, вы не исчезли
но тают владения ваши
не вечно вам править
страной человечьего горя

Преемники ваши куда изощрённей и злей:
страданья здоровых, согретых и сытых людей.

Спит прошлое,
клубком свернувшись,
не в памяти, а где-то в сердце,
и лишь порою полусонно
царапнет острым коготком.

На жар-птицу глядят восторженно,
подзывают жар-птицу ласково,
восхищённо следят, как гордая
светлой молнией в небе мечется.

Воздвигают замки воздушные,
разбивают сады чудесные,
умоляют жар-птицу нежную
осенить их своим присутствием.

Но обычно уж так случается,
что недолго жар-птица царствует
посреди фантазий безудержных,
для неё одной предназначенных.

Зарастают сады прекрасные
и ветшают дворцы волшебные,
гаснут пёрышки, словно искорки,
в оперении, некогда пламенном.

И среди развалин покинутых,
среди зарослей полузабытого,
как воробушек серый, прыгает
птичка, бывшая прежде жар-птицею.