Омар Хайям - Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия

Слова любовные в небо метнул Хафиз. Мудрено ль,
Что там под пенье Венеры пустился в пляску Христос?

Долго ль пиршества нам править в коловратности годин?
Мы вступили в круг веселый. Что ж? Исход у всех один.
Брось небесное! На сердце буйно узел развяжи:
Ведь не мудрость богослова в этом сделает почин.
Не дивись делам превратным, колесо судеб земных
Помнит тысячи рассказов, полных тысячью кручин.
Глину чаш с почетом трогай, знай – крупинки черепов
И Джамшида и Кубада в древней смеси этих глин.
Кто узнал, когда все царство Джама ветер разметал [128] …все царство Джама ветер разметал? (см. Джамшид). ?
Где Кавус и Кей укрылись, средь каких они равнин?
И теперь еще я вижу: всходит пурпурный тюльпан –
Не из крови ли Фархада в страсти к сладостной Ширин?
Лишь тюльпан превратность понял: все он с чашею в руке,
В час рожденья, в час кончины! – нет прекраснее кончин.
Поспешай ко мне: мы скоро изнеможем от вина.
Мы с тобою клад поищем в этом городе руин.
Ведай, воды Рукнабада и прохлада Мусаллы
Говорят мне, что пускаться в путь далекий пет причин.
Как Хафиз, берись за кубок лишь при звуке нежных струн:
Струны сердца перевиты нежной вязью шелковин.

На сердце роза, на губах лозы душистый сок.
Владыка мира, в эту ночь ты раб у наших ног.

Гасите свечи! Ночь и так светла, как знойный день.
Здесь в полнолунии своем тот лик, что тьму отвлек.

Коран вино дозволил пить, но ни к чему оно,
Когда его не делишь с той, чье тело, как цветок.

Прикован взгляд к рубинам уст, к вращенью пенных чаш,
В ушах журчащий говор флейт и песни звонкий слог.

Ты благовоний на пиру хмельном не разливай,
Вдыхаю запах, что струит тяжелых кос поток.

Сластей ты мне не подноси: что сахар, пряный мед?
Сладка лишь сладость губ твоих, что хмель вина обжег.

Пока храню на дне души жемчужину тоски,
Мое убежище, мой дом – в притоне уголок.

Безумец – имя мне. Позор стал славою моей.
Так почему ж безумье вы мне ставите в упрек?

Зря мухтасибу шлют донос: и он, подобно нам,
Услады ищет на земле, обманывая рок.

Хафиз, ни мига без вина, ни часа без любви!
Пора жасминов, время роз пройдут. Недолог срок!

Аллах назначил долю мне причастника утех.
В вине, скажи мне, праведник, ужель ты видишь грех?
От века человечеству назначено вино.
Ужель в вину поставят мне в день судный винный мех?

Скажи святоше в рубище, что, засучив рукав,
Рукой к чужому тянется, а мне внушает смех:

«Чтоб сбить с пути всех истинных служителей творца,
Одел ты это рубище с узором из прорех».

Я раб гуляк, что в радости, не чуя рук и ног,
Не чтут ни тот, ни этот свет, – столь ценные для всех.

Мой мрачен дух меж суфиев и мрачен в медресе.
В притонах все желанное найду я без помех.

У нищих подаяния просить ли, о Хафиз?
Пошлется лишь создателем делам твоим успех.

Нет! Подобных мне безумцев я в трущобах не найду!
Дал в залог я рясу, бросил свой молитвенник в бреду.

А зарок виноторговцу дал я – более не пить,
Не увидя пред собою ясноликую звезду!

Услыхав мой стих удачный, музыкант-христианин
Молвил у дверей притона, где ютился он в саду:

«Коль значенье мусульманства в том, что высказал Хафиз,
Жаль, что следом за «сегодня» встанет «завтра» на беду».

Я в отчаяньи слезами всю одежду оросил,
Но желанной не добился: не сказала мне «приду».

Только ночь могла заставить развязаться мой язык.
Скрою ль тайну? С трезвой речью мотылек ведь не в ладу.

В одиночестве я слезы лью, как море-океан.
Принеси скорее флягу, сохраненную на льду!

Я исполнен обожанья, слова лишнего не трать:
Ни любовь свою, ни чашу не хочу предать суду.

В дни, когда луг наш покрыт райским цветущим ковром,
Кравчий с пурпурным вином, в светлое поле пойдем!
«Ржавчину горя с души снимет рубиновый хмель», –
Так говорил мне вчера друг, одаренный умом

Если твой винный сосуд камнем пробьет мухтасиб,
Тыкву его головы ты проломи кирпичом!

Пусть я – невежда, ты – мудр, мы перед небом равны.
Честный ты, подлый, – слепцу мало заботы о том.

Праведник! Что мне кредит! Только наличность я чту:
Гурия есть у меня, раю подобен мой дом!

Христианин, – даже тот молвил мне как-то: «Хафиз!
Как опостылел мне звон там, под высоким крестом».

Вероломство осенило каждый дом,
Не осталось больше верности ни в ком.

Пред ничтожеством, – как нищий, распростерт
Человек, богатый сердцем и умом.

Ни на миг не отдыхает от скорбей
Даже тот, кого достойнейшим зовем.

Сладко дышится невежде одному:
За товар его все платят серебром.

Проструятся ли поэтовы стихи
В наше сердце, зажигая радость в нем, –

Здесь поэта, хоть зовись он Санаи [129] …хоть зовись он Санаи… – Поэт хочет сказать, что прославленных поэтов (таких, как Санаи), не ценят. ,
Не одарят и маисовым зерном!

Вот что мудрость говорила мне вчера:
«Нищетой своей прикройся, как плащом!

Будь же радостен и помни, мой Хафиз:
Прежде сгинешь ты, – прославишься потом!»

Для мира солнцем облик твой – пусть будет!
Прекрасней красоты самой – пусть будет!

О, эти кудри! Крылья птицы счастья!
Здесь преклоненным царь любой – пусть будет!

Душа, не осененная кудрями,
Сплошной кровавою рекой – пусть будет!

Коль стрелы прелести в меня метнешь ты,
Раскрытым сердце пред тобой – пусть будет!

Коль сладкий поцелуй ты мне подаришь,
Душе блаженнейший покой – пусть будет!

Всегда по-новому тебя люблю я,
И жизнь твоя всегда иной – пусть будет!

Тебя душа Хафиза тщетно жаждет!
Всем тщетно жаждущим покой – пусть будет!

Уйди, недостойный аскет, пустую надежду оставь!
Дышу я надеждой своей, – твоей мне не надо, избавь!
Ты, чашу держащий в руке как некий пурпурный тюльпан,
О кравчий! Что есть у тебя, – на стол, не жалея, поставь!
К безумцам меня сопричти, введи в хороводную цепь!
Ведь лучше хмельной полусон, чем трезвенная полуявь.
Зарекся от трезвости я, навек воздержанье презрел.
О суфий! Беги от меня – иль дух свой смириться заставь!
Душистых волос завитки вплести в свое сердце сумей!
Блажен, кто по морю любви к спасенью пускается вплавь!
Ведь розы не вечно цветут, – во имя аллаха молю:
В те дни, когда розы цветут, – веселье пурпурное славь!
О милая! Юная жизнь, как ветер весенний, быстра:
Пока не промчалась она, к веселью свой парус направь!