Сергей Остапенко - Ритуал [litres]

На первых порах это был вовсе не цветок. Сложно объяснить, что из меня рождалось, но никакого сходства с цветами оно не имело. Оно обладало формой, но формой, чуждой земной эстетике, имело цветовую гамму, но в незнакомых сочетаниях тонов и красок. Но оно было пронзительно-живым. С замершим дыханием я следил, как это создание затрепетало собственной жизнью, проявляясь уже вне зависимости от моей воли. Тогда я вернул контроль над процессом и облек цветок в более привычный вид. Моя сосредоточенность нарастала, и в конце концов я стал различать, как движется сок по крохотным прожилкам лепестков, как нервно подрагивают микроскопические капельки влаги на тоненьких волосках, покрывающих стебель, а поры на поверхности листьев раскрываются, подчиняясь невидимым импульсам. Ноздри защекотал тонкий пряный запах, и я понял, что материализация первого объекта условного кода состоялась. Я вышел из «нирваны» и удостоверился, что цветок, склонив закрытый бутон, действительно находится там, куда я его поместил. Господи! Неужто получилось? На мой взгляд, то, что произошло, ничем не отличалось от настоящего волшебства.

Но для достижения цели мне требовалось действовать дальше.

Теперь у меня не оставалось сомнений: все, что втолковывал мне Тотх, имело смысл и, более того, действовало. К следующему этапу я приступил, уже будучи уверен не то в собственном всемогуществе, не то в том, что законы, по которым существует природа, отменены. И я не замедлил воспользоваться новым положением вещей.

Мне пришлось петь.

Я прикрыл глаза и медленно, плавно раскачиваясь из стороны в сторону, затянул литанию, состоящую из полузаконченных, мало связанных по смыслу и рифмой фраз. Постепенно на смену тексту пришли просто сочетания гласных, которые сменялись вслед за мотивом, сплетаясь в не всегда гармоничные, но наполненные чувством нотные гармонии. Голос мой окреп – стесняться было некого, звуки исходили сперва из гортани, потом из груди, а затем, когда я впал в своеобразный транс, их источник уже нельзя было определить. Снова, как и в случае с цветком, я набрел, блуждая в ирреальных пространствах, на некий информационный поток и, пропуская его через себя, перестал узнавать собственный голос. В неповторимой симфонии, которая лишь однажды пролилась созвучиями в мир, было что-то и от непередаваемой тоски, навеянной русскими суровыми просторами, и от сдержанной мощи варяжских боевых песнопений, и от щемящей грудь таинственности культовых кельтских гимнов. Я пел, и голос мой дрожал от напряжения и силы, покуда я не ощутил, что дрожь возвращается ко мне уже из окружающего мира, усиленная резонансом природы. Тогда я открыл глаза и увидел, что листья Мирового древа слабо трепещут, травы волнуются, а ветер гуляет порывами в ритм песни, лаская прикосновениями мое чело. Цветок выпрямил стебель, бутон стыдливо приоткрыл лепестки, и в его чувственных недрах, мельтеша миниатюрными крылышками, орудовала птичка, колибри, размером чуть больше шмеля. Она принесла в клювике пыльцу, оставила ее внутри, а потом исчезла. Я откупорил амриту и аккуратно пролил на росток несколько капель. Потом опять закрыл глаза и сидел, раскачиваясь до тех пор, пока что-то не защекотало мне ступню. Выяснилось, что это хомячок. Рыжий упитанный зверек извлек из-за щеки семечко вычурной формы и протянул мне своими лапками, похожими на человеческие руки в миниатюре. Я со смирением и благодарностью принял подношение, и хомяк также удалился.

Я лег на прохладную землю и не спеша пристроил семя под камешек, выступающий из земли, и прикрыл его былинками и хвоей. Мне оставалось только ждать, свершится ли обещанное чудо, и я терпеливо ждал, не открывая глаз, вдыхая влажный аромат почвы.

Чудо не замедлило свершиться. До моего слуха донеслось сначала совсем тоненькое, потом все увереннее и громче, журчание ручья. Из-под камешка забил ключ. Струйка воды устремилась вперед, весело обежала меня, вернулась к корням Древа и, найдя заветное место, стала просачиваться вглубь. Там была полость, так как образовалась маленькая воронка, которая все расширялась и расширялась.

Я отполз дальше, пристально глядя, как вода уносит грунт, обнажая каменные ступени и узкий ход под землю. Под корнями Иггдрасиля находилось помещение. Это был бункер управления, в который мне предстояло войти, что я и проделал, когда просвет стал достаточно широким, чтобы пропустить меня. И, когда я спускался, у меня появилась всего одна мысль: придумать такой способ открывания дверей мог только сумасшедший или бог. Обычный человек предпочел бы связку ключей, технический гений – устройство, реагирующее на отпечатки пальцев или голос. Но то, что только что проделал я, не могло прийти в голову нормальному Homo Sapiens.

Ручеек, выполнив свою миссию, иссяк; вода, освободив проход, ушла под землю. Сразу начались неожиданности: ступени оказались не обычными, а с подогревом, чему мои измученные ноги в заскорузлых лаптях были несказанно рады. Когда ступени закончились, я уперся носом в двустворчатые металлопластиковые двери вполне современного, если не сказать больше, дизайна. Следуя инструкции, я слегка побрызгал на них амритой, и створки почти бесшумно отворились. Видимо, во вселенной ничто не могло отказать этой чудесной жидкости в услуге.

Как только я сделал шаг вперед, помещение, в которое я попал, с нарастающей интенсивностью стал наполнять свет из нескольких источников. Через пару секунд в большой подземной зале стало светло, как на пляже в июльский день. Мое внимание привлекла цепочка бурых пятен на полу. Кровь того самого «Индры»? Кровавый след вел к центру залы, на небольшое возвышение, где располагалось троноподобное сиденье. Поскольку отлынивать от задания на этом этапе было уже поздно, я поборол робость и осторожно направился к нему. Сел, положил руки на подлокотники, устроился поудобнее. Очевидно, в нем были встроены специальные датчики, реагирующие на телодвижения, так как кресло, словно прислушавшись к пожеланиям моего тела, постепенно приняло форму, максимально удобную для моего телосложения и привычки сидеть. Я вновь выполнил ряд дыхательных упражнений, чтобы успокоиться. Потом, как советовал амулет, просто отдал мысленное распоряжение начинать, поскольку был готов. С потолка почти беззвучно опустилась прозрачная матовая призма, затем в течение нескольких секунд выделялся незнакомый газ.

Я занервничал. Чувство, что ты теряешь сознание, всегда страшило меня и было таким неприятным, что я стремился прийти в себя во что бы то ни стало. На сей же раз мне нужно было отключиться по собственной воле. Отключиться так, чтобы, не утрачивая сознания, оставаться активным. Помочь мне в этой задаче были призваны регулятор температуры, создавший в моем добровольном заточении тепловой режим «потери тела», воздействие газа, от которого ощущение бестелесности усиливалось, и так называемый фрактальный (это слово я узнал потом) пейзаж, на котором я должен был сосредотачивать внимание. Термин хотя и пугающий, но за ним стояли очень приятные голографические «живые» картинки: извилистая береговая линия в приглушенных сумеречных тонах, закат, окрасивший узкую полосу моря и облаков в багровый цвет, теплота песчаного побережья, глубина небес. Для эффекта полной натуральности звуковой синтезатор добавил далекие отстраненные крики чаек, тихий плеск спокойного прибоя, шипение откатывающихся волн. Запахло морской солью, йодом выброшенных на берег водорослей, меня стал обдувать ветерок. Вскоре и «трон», который я окрестил про себя релаксатором, перестал напоминать о себе моим тактильным окончаниям. Беспокойство исчезло; обман чувств был настолько совершенен, что память забросила меня в прошлое, в безмятежный закат провинциального курортного городка на Черном море, где я не один вечер сиживал с девушкой, которую считал любимой, во времена, когда о существовании Тани я еще, естественно, и не подозревал. О, тени прошлого, вызванные насыщением глаз! Сколько невыразимой печали и счастья таит ваше вторжение, сколь сладостно и невыносимо ваше присутствие! С некоторым трудом вернулся я к выполнению своей миссии, но к тому времени от подземелья уже и след простыл: я вполне отчетливо ощущал, как просачивается сквозь мои пальцы сухой песок, а влажное дыхание моря освежает мои легкие. Теперь мне требовалась еще более глубокая концентрация. Мой взор блуждал по переливающейся ряби отраженного солнца, прыгал с волны на волну. Я стал невесомым, словно былинка, и позволял дуновению ветра покачивать меня в такт трепетанию воды. Появилось желание парить над поверхностью моря словно чайка, струиться, словно луч заката в зеркальной глубине.