Александр Решетников - В львиной шкуре. Продолжение [СИ]

Несмотря на всю важность, москвичи с явным любопытством разглядывали необычные наряды русичей. А посмотреть было на что. Поверх вязанного шерстяного свитера, имеющего высокий ворот, одевался чёрный кожаный пуховик длиною до середины икры и наполненный гусиным пухом. Глубокий капюшон имел оторочку из шкуры чепрачного шакала, которая в свете морозного дня искрилась серебристой лазурью. На ноги матросы надевали стёганные ватные штаны с высоким утеплённым поясом и гульфиком на пуговицах. Обувью служили доходящие до колен кожаные унты, утеплённые мехом всё того же чепрачного шакала. На головах у всех красовались белые мохнатые папахи. Но самым необычным из всей одежды были заклёпочные застёжки и застёжки-молнии на пуховиках. Только не знали сопровождающие, что русичи промучились целый год, прежде чем научились качественно делать такие застёжки, изготовив под них примитивные станки.

В Москву посольство прибыло 10 ноября 1475 года. "Как раз на день милиции-полиции, — подумал адмирал. — То-то Бурков по старой привычке будет его отмечать"…

— Ну, старый, поздравляю тебя с рождением сына! — весело хлопнул Буркова по плечу Шамов Руслан. — Это же какой подарок тебе умудрилась сделать жена? Не иначе мент родился…

Поздравления сыпались на министра безопасности со всех сторон. В ТОЙ жизни он как-то не сподобился завести детей, а тут незадолго до своего шестидесятилетия… Отметили рождение новой жизни весело! Всё думали-гадали, какое имя мальчику дать, но так ничего и не решили. А на следующий день случилось ещё одно не менее значимое событие, умер Сухов Игорь Иванович. Пилил себе на станке досочки, пилил, потом сел на стульчик передохнуть, глазки прикрыл и отдал Богу душу. Артём Николаевич, как про это узнал, сразу сказал, что сына назовёт Игорем.

На похороны собрался чуть ли не весь город. Поминальный молебен, проведённый Дундичем, был настолько пронизан скорбью, что казалось, будто бы даже Столовая гора издаёт печальные вздохи. В такой траур Звёздный ещё ни разу не погружался. Даже Павел Андреевич, произнося прощальную речь, не смог совладать с эмоциями и несколько раз её прерывал, чтобы отдышаться и говорить уже более внятно. Пушки, установленные по пятнадцать штук в каждой крепости, дали по три холостых залпа, после чего в городе на три дня были приспущены все государственные флаги.

— Что ты мне на это скажешь, Дионисий? — спрашивал один греческий монах у другого. — Плотника хоронили так, будто бы он царских кровей.

— Так он, Фома, и был царских кровей. Просто очень любил работать с деревом и полностью отдался своей страсти. Можно сказать, жил, как монах-отшельник. Мне об этом Владыка поведал.

— Да уж, много здесь необычного. Я слышал будто бы сам император, словно простой кузнец, не чурается поработать в кузнице.

— Да, все так говорят. Только видишь, не пускают нас в те мастерские. А я думаю, там есть на что посмотреть. Одни велосипеды чего только стоят! Кто бы мог подумать, что при движении не то, что два, даже одно колесо легко может сохранять равновесие. Крути себе педали и едь.

— Совершенно верно, Дионисий. И принцип-то простой. Так большинство станков и подъёмных механизмов работают, но только русичи догадались сделать из этого средство передвижения.

— Как говорит Владыка: "Всё гениальное просто".

— Возможно, возможно, — покачал головою Фома. — Ну, а что ты думаешь о его предложении? Что тебе больше по душе, миссионерство или свой приход?

— Не для того я приехал в далёкую страну, чтобы бродить по землям подобно страннику. Мне по душе свой приход.

— Мне тоже. Только придётся более серьёзно отнестись к изучению языка русичей, это обязательное правило.

— Ничего, их книги написаны доходчиво и понятно. Так что с Божьей помощью совладаем с этой трудностью. Как сказал Владыка, если мы выбираем свой приход, то пока учимся, для нас будут построены каменные храмы.

— Но не здесь, Дионисий, не здесь, — покачал выбритой головою Фома, глядя на вымощенную плиткой улицу, по краям которой были аккуратно высажены серебряные деревца. — Кому-то придётся отправиться в Алкорай (Апингтон), а кому-то в Бабич (Порт-Элизабет). А как далеко эти города находятся, я даже не представляю.

— А меня это радует! Их церковь имеет статус автокефалии и никому не подчиняется. Что толку с Александрийской и Константинопольской кафедры, в которые кто только не суёт своих рук? А здесь нам сразу предлагают сан архимандритов. Владыка говорил, что если мы поедем в названные тобою города, то нас будут сопровождать по пять десятков солдат, которым поручено там нести службу. Уже неплохая паства получается. Тем более у них солдаты имеют хорошее денежное довольствие.

— Как и церковные служащие, — улыбнулся Фома. — Так что свой кусок хлеба на столе мы всегда будем иметь.

С этими словами святые отцы свернули с тротуара и направились в мотель, где временно проживали.

Неделю посольство из ЮАР мурыжили и никуда не выпускали из отведённых им палат, которые располагались на широком подворье боярина Ивана Юрьевича Патрикеева. Палаты стояли по соседству с княжескими, и в плане слежение за иностранными гостями были очень удобны. И вообще, Московский князь давно поглядывал на расписные терема Патрикеевых плотоядным взором и думал, как бы их оставить за собой, а влиятельного боярина и его родню переселить куда-нибудь подальше и лучше за крепостные стены.

Не подозревая о планах Великого князя, которого и городе-то не было, Константин, чтобы не маяться от безделья, занимался с моряками учёбой. Но для начала добился, чтобы посольство могло свободно посещать близлежащую церковь, объявив, что если этого не будет, то станет считать Москву рассадником ереси. Такое заявление заставило начальство посольского приказа дать разрешение на беспрепятственное посещение церкви Чуда архангела Михаила, которая стояла неподалёку. Добившись этой, хоть и малюсенькой, но победы, Константин стал чётко следовать всем религиозным канонам. Правда, уходя в церковь, посольство оставляло в палатах охрану. Слишком уж любопытная оказалась челядь на подворье, стремясь всему путями разузнать, что же привезли иноземцы в сундуках? Из-за этого даже возник конфликт. Случился он на второй день пребывания русичей в Москве. Матросы поймали с поличным одного шустрика, который рылся в дорожной сумке, и надавали этой любопытной Варваре по почкам, после чего связали ласточкой, в рот засунули кляп и так оставили. Через пару часов домашняя прислуга обнаружила незадачливого проныру в полуобморочном состоянии. Когда к Константину пожаловали с претензиями, он заявил, что вообще хотел повесить вора, как это принято в любом цивилизованном обществе и теперь раскаивается, что зря этого не сделал. Жалобщики после подобного заявления сразу испарились.