Николай Ярыгин - Честь имею [litres]

Вот так и проходила моя инспекция, побывал на всех своих удаленных производствах, последней посетил разработку золотой жилы. Попасть к месту разработки можно было только по одной дороге, больше возможности не имелось, вокруг только скалы, по которым даже при желании забраться невозможно. Охрана на руднике была усиленная и работали тут только подневольные, пленные, захваченные при нападении на замок барона де Винера. Я и тут попытался создать максимально удобные условия для работы, и даже пообещал тех, кто будет хорошо работать и выполнять норму выработки и правила, установленные мной и мастерами, досрочно отпустить.

На момент моего приезда рудник работал полтора месяца, и за это время они успели добыть одиннадцать килограммов золота, это было очень хорошо, даже лучше того рудника, что принадлежал концессии государств. Обсудив производственные вопросы и план с мастерами и управляющим рудника, я решил прогуляться и осмотреть все вокруг.

Через неделю начнется весна, снег еще не тает и температура держится в районе одного градуса мороза, но весной уже пахнет, а может, это мне кажется и просто хочется тепла и лета. Природа тут была просто великолепная, не тронутая еще человеком, поражала своей дикой красотой. Вот скала, обрывающаяся ровной, словно отполированной, стеной… А что это там мелькает у основания? Я потянулся посмотреть, и вдруг нога, на которую приходилась опора, заскользила по каменному основанию припорошенному снегом. Попытка как-то сгруппироваться и перенести вес тела на другую ногу сделала еще хуже, и, не удержав равновесия, я сорвался и полетел вниз.

– Вот и все, – мелькнула мысль, – как жаль!

Затем мое тело ударилось о ветку огромной сосны, растущей у подножия каньона, перевернулось, упало на следующую ветку, снова перевернулось… Сколько раз меня так крутило, не помню – на третьем ударе я потерял сознание.

Пришел в себя от того, что меня куда-то грубо тащили. я был крепко связан и примотан к волокуше, тащившие ее спешили и почти бежали, так что все неровности дороги отдавались болью в моем побитом теле.

– А потише нельзя? – прохрипел я.

В поле моего зрения появилось безобразное лицо, заросшее шерстью по самые глаза, оно что-то гыгыкнуло, потыкало мне в лицо пальцем и пропало. Так, не переставая, меня тащили еще часа четыре. уже почти совсем стемнело, когда волокушу вместе со мной занесли в какую-то пещеру, слабо освещенную горящим костром, и просто бросили на землю. Дикая боль пронзила все мое тело, я и так не мог глубоко вздохнуть – видно, были сломаны ребра, – а от таких бросков как бы они не сдвинулись и чего-нибудь мне не повредили внутри… В пещере раздались крики и клекот, похожий на смех, мне отсюда не было видно, что там происходит, и поэтому я просто лежал и ждал продолжения.

Наконец там немного притихло, и волокушу приподняли и поставили, прислонив к стене пещеры. И я смог рассмотреть, где нахожусь: это была большая пещера, посреди которой горел костер, в ней было довольно много народа – мужчины, женщины, дети, одетые в плохо выделанные шкуры, все сгрудились возле меня, рассматривая и переговариваясь на неизвестном языке.

Но вот раздался гортанный выкрик, и все расступились, пропустив ко мне старика. Он был одет в такие же шкуры, как и все, но на одежде его были привязаны какие-то косточки, ленточки, в руках держал посох с черепом в навершии. Подойдя вплотную, он протянул руку с длинными ногтями и, коснувшись моего лица, произнес:

– Ыргын… халеб уты ата.

И все вокруг запрыгали и заорали:

– Уты ата, уты ата!

Некоторые добавляли:

– Сабин ыргын.

Наконец все угомонились и стали укладываться спать, я так и остался привязанным к волокуше, никто больше не обращал на меня внимание.

Шевелиться было больно, хоть веревки и не врезались в тело, но болело все из-за падения и множественных ушибов. Так я и дремал полустоя, просыпаясь от малейшего шороха. Обратил внимание, что всю ночь кто-то из женщин вставал и поддерживал огонь.

Утром костер развели посильней, несколько мужчин принесли воду в кожаных ведрах, которую вылили в большой чан, и водрузили его на огонь. Затем откуда-то с улицы притащили замороженную ногу, по всей вероятности лося, и, обстрогав с нее мясо, бросили ее в котел, затем высыпали туда же немного какого-то зерна и корешков и уселись вокруг костра, переговариваясь. На меня никто не обращал никакого внимания. Ужасно хотелось в туалет, наконец я не выдержал.

– Эй, аборигены, – прохрипел я на общеимперском, – мне надо в туалет. Или мне можно тут все позаделать?

Наверное, кто-то понял, что я сказал… потому что они громко о чем-то заспорили, размахивая руками. Дискуссию прервал появившийся откуда-то из ниши старик с посохом. Он что-то прокаркал, и пять человек поднялись и, взяв кто копье, кто дубину, направились ко мне. Я напрягся, ожидая самого худшего, но один из подошедших принялся распутывать сыромятный ремень, которым я был спеленат. Перевязав мне его на пояс и связав ноги так, что я мог только семенить, они вывели меня из пещеры и повели в сторону метров на сто. Показали, что я могу делать свои дела, и отвернулись.

Очень удачный момент, у меня в сапоге был нож, и не был бы я так избит, можно бы было бежать. Но мне каждое движение давалось с трудом и болью, да и куда бежать, я абсолютно не знал. А полагаться на авось – это просто экзотический способ самоубийства в этих лесах и горах. Так что, сделав свои дела, я подошел к своему конвоиру, который так и стоял отвернувшись.

– Ну что, идем, – сказал я, мой охранник подпрыгнул и испуганно оглянулся.

Увидев, что это я, он заорал и замахнулся на меня дубиной, но грозный окрик одного из сопровождавших немного его успокоил. А потом все, кто пошел с нами, начали ржать и показывать пальцем на моего охранника, в конце концов он и сам начал смеяться над собой. Кое-как я досеменил обратно в пещеру, где меня снова привязали к волокуше.

При дневном свете, когда меня выводили, я наконец разглядел своих тюремщиков. Все имели смуглое и круглое лицо и раскосые глаза, ну прям один в один монголоидная раса. Рост даже меньше, чем у жителей империи и королевств, я среди них вообще гигант. Женщины им же под стать, небольшие ростом, такие же круглолицые с маленькими раскосыми глазами. Что им от меня надо и зачем они так долго меня волокли, я понять пока не мог.

Скоро поспела похлебка, что они варили, и все принялись есть. Мне тоже принесли ее в глиняной миске, развязали руки, правда, рядом замерли два человека с дубинами, а тот, что принес, на очень ломаном общеимперском проговорил:

– Кушам, не есть беги. – И, показав на мужиков с дубинами, продолжил: – Бить, печаль.

«Мне бы еще пару дней отлежаться, я вам тогда покажу печаль, полиглоты хреновы», – думал я, но в ответ только согласно кивал головой. Мужчины собрались и куда-то ушли, всего в племени я заметил не более десятка мужчин, а остальные женщины и дети. Медленно тянулось время, ко мне никто не подходил, лишь изредка какая-нибудь из женщин, проходя мимо, останавливалась, пристально меня разглядывала. Все были чем-то заняты, даже дети таскали хворост – наверное, собирали в лесу.