Алексей Герасимов - Царь-дедушка (СИ)

— Понятно все. — я махнул рукой. — Можешь не продолжать. Нет, ну когда библиографические редкости лежат невостребованные, и никто кроме нескольких зажравшихся говнюков к ним доступа не имеет, это непорядок. А открыть дворцовую библиотеку для всех, это тоже не выход — мигом раздуванят.

— Государь, если бы вы распорядились переписать их для скрипториев хотя бы в нескольких экземплярах…, — Бахмет запнулся.

Оп-па! А чего это мы так мило порозовели? А потупились чего? Ну прям я не понимаю, что заказывать надо у переписчиков, а давать заказ от имени Ежиного гнезда кому-то кроме как главе гильдии — моветон. И пусть он ( разумеется ) привлечет гильдийских к выполнению заказа, подрядчикам он будет платить за работу гораздо меньше, чем царь — ему самому. Хороший ему выходит профит, на то и глава.

Как по мне — нормальные деловые отношения, так чего смущаться-то? Или, может, парень действительно о книгах радеет, и только сказанув понял, что нечаянно пролоббировал интересы отца, оттого и стушевался?

Ну а что? Возможно. Ученые и философы, они частенько не от мира сего — а Бахмет как раз в их ряды-то и рвется.

— Так…, — я вытащил из стеллажа первый попавшийся свиток. — Переписывать они их будут долго…

Подумал несколько мгновений одну старую мыслишку я хмыкнул.

— Вот что, запирай свою лавочку, и пошли со мной. Кажется я знаю, как и книги спасти, и твоей семье озолотиться.

По пути в царевы комнаты я успел ознакомиться с прихваченным мною свитком и удовлетворенно хмыкнул. "Сказание о подвигах Яломиште Лиса". Тот еще был герой древности — помесь Геркулеса, Казановы и Мюнхгаузена, насколько я помню. Однозначно, почитать будет интересно.

Родные пенаты встретили меня обиженным мявом, — ну как же, бросил одного и куда-то ушел, нехороший человек, — и цокотом коготков несущегося ко мне мурлыки. Подхватив кота на руки ( спина и колени отдались тупой болью от резкого движения ), я кивнул Бахмету на стул, садись де, а сам прошелся по комнате, гладя прижавшийся ко мне и счастливо мурлыкающий пушистый комочек. С мыслями собирался, да формулировки подбирал.

— Скажи мне, Бахмет, горек ли хлеб писаря?, — издалека зашел, главное чтоб в затылок не предложили поцеловать…

— Несладок, государь. — ответил библиотекарь. — Весь день корпеть над свитками, разбирать полустертые, порой, буквы и целые слова, выводить каждую черточку с великим тщанием, дабы все было понятно и разборчиво, да еще постоянно следить, нет ли ошибки где… Под вечер спина отказывается разгибаться, пальцы сводит судорогой, а голова кругом идет. Зимой же и того пуще — работать приходится при лучинах или свечах, ибо день короток, а работы не убавляется…

— Вот. — кивнул я. — А скажи, несмотря на все эти старания, есть ли хоть две совершенно одинаковые, до последней запятой, книги?

— Сомневаюсь. — юноша покачал головой. — Как не следи, а где-то да ошибешься, в ином же месте, наоборот, увидишь что ошибся твой предшественник, да поправишь. Не в людских это силах, большую книгу совсем без ошибок написать. Так, мелочь какую разве — это да, можно.

— Вполне в людских. Только тут на подмогу нам должна придти не усидчивость с внимательностью, а философские познания. — я сел у стола, уложил котенка на колени и выскреб из канделябра застывшего воска. — Сможешь пару букв слепить? Так, чтобы поверхность плоскою была.

— Как на вывесках, куда бронзовые буквы вставляют?, — уточнил Бахмет.

— Навроде того. — кивнул я.

Библиотекарь принял воск и в миг смастерил пару знаков алфавита — самых простых из всех тридцати восьми имеющихся, потому никакой задней мысли, полагаю, у него не было. Хотя сочетанием именно этих двух знаков в ашшорском языке обозначается то, что ( как я смутно помню ) на моей родине пишут тремя на заборе. Вышло довольно изящно, если не сказать — мастерски. Вот что значит книжник, ученый человек — из чего хошь текст сварганит.

— Прекрасно. — отметил я, принял литеры, и прикрепил к некоему подобию дощечки, которую слепил за это время все из тех же огарков. — Теперь гляди.

Я придвинул к себе лист чистой бумаги, затем открыл вазочку с вареньем, оставшуюся с завтрака-перекуса, макнул в него литеры, и, дождавшись когда с воска окончательно стекут капли, приложил их к листочку. Сжульничал, конечно, прижал так, что повторить фокус заново уже не удастся, однако в результате на бумаге оказались слегка размытые, бледные, но вполне различимые оттиски.

— Вот. — я придвинул бумагу к библиотекарю.

Тот прочитал получившееся слово и густо покраснел.

— Вроде бы ничего сложного, обычная печать. — я сделал вид, что не замечаю смущения Бахмета. — Но теперь подумай, а что если сделать буквы из чего-то твердого, и набрать из них целую книгу, закрепив буквы, например, на доске? Ведь после этого столь же просто, как чиновник ставит свою печать на документе, переписчик будет ставить целые книги на листах. И даже иллюстрации, пусть и одноцветные, в такие тексты можно вставить. Только представь, потрудиться один единственный раз, и можно продавать книгу столько раз, сколько пожелаешь, а не переписывать ее каждый раз заново.

Библиотекарь взял листок двумя пальцами и снова всмотрелся в отпечатанное на нем неприличное слово. Судя по лицу парня, видел он в этот момент сонмы книг, идеально одинаковых, в каждом доме, в каждой лачуге…

Хорошо мы с ним, в общем, поговорили. Предметно. Я и идеей библиотечного каталога поделился ( не все же Шантарамке монополию держать ), и образец фолианта показал — сделал себе еще в обители в качестве блокнота, да что-то как-то не воспользовался еще ни разу, — и все что о печатном деле смог вспомнить рассказал: наборные шрифты, цветные иллюстрации и все такое…

Порешили на том, что вечером его папашка ко мне забежит на рюмку чая и мы обсудим с главой гильдии перспективы книгопечатания к обоюдной выгоде. Под конец я озадачил библиотекаря созданием собственно печатного станка — один черт он в философы норовит податься, так пусть заодно и механику проштудирует попредметнее. У нас философия — наука прикладная, а не только языком болтать.

— Иди, покумекай над устройством. — напутствовал его на прощание я. — За столь выдающееся изобретение тебе, не иначе, сразу философа-кандидата присвоят.

— Ах, ваше величество, но ведь в этом не будет никакой моей заслуги — честь изобретения принадлежит вам.

— Ишь чего выдумал. — я фыркнул. — Изобретение становится таковым, когда воплощается в готовом изделии, а я тебе так, общие пожелания о совмещении наборной печати с монетным прессом или чем-то подобным озвучил. Сделать же изобретение надлежит уже лично тебе — и состав краски тоже подобрать. Вот как сделаешь, так и философский статус можно будет оформлять, ибо истинный философ способен не только к праздным размышлениям о бытии, но и к деятельному его переустройству.