Владимир Свержин - Крона огня

— Ну-ка, стол немедля сюда! — Грозный страж даже не двинулся с места. — Я тебе приказываю! — Она подскочила к мавру и что есть силы вцепилась ему пятерней в ухо. — Ты что, не слышишь?! Тогда я оторву тебе эти лопухи!

Караульный болезненно поморщился, молча пытаясь отстраниться и не сломать руку госпоже.

— Не говорить, — злобно процедил он.

— Не говорить? Тогда боец, что лестница охранять, сюда звать. Пошел, пошел, бегом бежать! — Она с силой подтолкнула его к распахнутой двери. — А ты, — Брунгильда зыркнула на служанку, и та замерла, будто пораженная громом, узнавая в манере новой хозяйки черты характера своенравной гарпии, — ты, — повторила жена казначея, — немедля принеси сюда теплой воды, я сама промою его раны.

Служанка оказалась куда сговорчивей, лишь отзвучали слова госпожи, она поставила корзинку и исчезла в коридоре.

— Слышите ли вы меня, мастер Бастиан? — скороговоркой начала благородная дама.

— Отлично слышу. — Менестрель, как ни в чем не бывало, распахнул глаза.

— У нас мало времени, сейчас вернутся…

— Да, да, когда вы промоете мне раны, я приду в себя, затем немного подкреплюсь, и вы попросите меня спеть. Но когда я буду петь, слушайте очень внимательно, так, будто эта песня сложена о вас и каждое слово пробуждает воспоминания. Если что-то узнаете, говорите.

— Но что это за песня и как она поможет нам раскрыть заговор?

— Тише, стражники возвращаются. Обо всем в свое время.

Его высокопреосвященство кардинал Бассотури двинулся навстречу гостю, всем своим видом излучая радость по поводу долгожданной встречи. Куда девался прежний небрежно-поучающий тон, каким разговаривал он с золотых дел мастером? Теперь папский легат приветствовал вошедшего, словно близкого родича, долго бывшего в отлучке и наконец вернувшегося с хорошими вестями.

— Мой дорогой Элигий! Вы совсем позабыли нас.

Казначей склонился к руке кардинала, любезно подставленной для поцелуя, коснулся губами перстня с вделанным блеклым камешком — частицей мостовой Виа Долороза — скорбного пути, пройденного Спасителем к месту распятия.

«Быть может, на этот камень некогда упала капля святейшей крови с истерзанного терниями чела Сына Божия», — благоговейно подумал бывший ювелир. Он готов был дорого дать за такой перстень, пожалуй, любой из своих. Но предлагать не стал во избежание неловкости.

— Я рад, что именно вы, — продолжил монсеньор Гвидо, — стали распорядителем казны юного кесаря. Вы, человек набожный, известный преданностью и благоразумием. Наверняка вы сможете оказывать благотворное влияние на молодого государя. Он так нуждается в мудром совете и наставлении старшего друга! Это, ко всеобщему благоденствию, охранит его от оплошных, а порою и пагубных решений.

Элигий напрягся, как бывало всегда, когда сквозь тонкую шелуху возвышенных речей в воздухе разливался божественный аромат прибыли. Воистину, он искренне веровал в Спасителя и никогда не забывал открытой рукой жертвовать на церковь, выделяя ей щедро сверх положенной десятины. Разве не ясно: чем больше его богатства, дарованные, несомненно, милостью божьей, тем больше золота он сможет направить на благие дела. А раз так, погоня за прибылью есть дело богоугодное, и если Господь изгнал торгующих из храма, то лишь из-за того, что в храме торгующим и вправду не место.

— Душой и телом я готов служить матери нашей церкви, — с поклоном ответил казначей, не спуская, впрочем, настороженного взгляда с хозяина резиденции. Что бы ни означало сегодняшнее неожиданное приглашение, ясно одно — кардинал, а значит, и весь Рим нуждаются в его услугах. Что ж, надо надеяться, Господь не поскупится воздать сторицей.

Между тем кардинал указал гостю на табурет и уселся напротив.

— Нынче, как мне известно, — после недолгой паузы начал фра Гвидо, — вы были у государя с посланием от архиепископа Реймсского.

— Да. Он просит направить отряд к аббатству Святого Эржена, дабы искоренить там лесных разбойников. Государь заверил меня, что завтра же отправит туда отряд во главе с нурсийцем Рейнаром, воином, широко известным в наших землях своей ловкостью в ратном деле.

На губах монсеньора Гвидо мелькнула и исчезла улыбка. То, что старший из чужаков покидает столицу, конечно, было очень кстати, но сейчас думать надо было о другом.

— Как прискорбно это слышать! Неужели теперь победитель нечестивых полчищ, помазанник божий должен самолично заботиться об искоренении всякого лесного душегуба?

— По обычаю, — кивнул в ответ мастер Элигий, — это дело майордома. Но ведь нынче в державе его нет.

— Пришло время это исправить, — покачал головой кардинал. — Если кесарь — душа организма, именуемого державой, то майордом — голова его. А всякому известно, душе без головы в теле не удержаться.

— Истинно так, ваше высокопреосвященство.

— Как полагаешь, справился бы ты не только с должностью казначея, но и, — фра Гвидо поднял руку, демонстрируя нечто, отдаленно напоминающее статую Октавиана Августа, — правителя христианских земель?

Элигий закрыл рот, чтобы тут же не выпалить: «Да, конечно! С радостью!» — а вместо этого выдавил, стараясь унять колотящееся сердце:

— Если будет на то Воля Божья.

Кардинал Бассотури молча кивнул, удовлетворенно отметив, что жертва захватила наживку.

— Господь жалует верных ему, и церковь, как возлюбленная дщерь его, пристально следит, чтобы даяние не осталось без воздаяния. Так что можете не сомневаться, ваши щедрость и благочестие, ваши мудрость и набожность — залог высокого жребия.

— Я сделаю все, чтобы оказаться достойным его, — склонил голову Элигий.

Монсеньор Гвидо кивнул, пропуская его слова мимо ушей, и поинтересовался, будто к слову:

— Не будете ли любезны сказать, как поживает мадам Гизелла?

— Сегодня я не имел счастья видеть ее, однако вчера была весела и милостива.

— Счастлив это слышать. И все же кое-что меня тревожит.

— Что же, ваше высокопреосвященство?

— Не так давно, сразу по приезде, мы преподнесли государыне прекрасно изданный и оформленный молитвенник, в котором священные для каждого христианина строки Завета снабжены многомудрыми толкованиями отцов церкви, и слова молитв выписаны столь изящно, что сбиться, читая их, не сможет даже ребенок. В окладе этого молитвослова заключены святыни христианского мира, как-то: нити из вервия, опоясывавшего рубище святого Василия в пещере, и кожа змей, изгнанных святым Патриком из земель далекого Эйре.

Но по нелепой случайности государыня, должно быть, сочла этот дар нежелательным, и теперь он пылится где-то в сокровищнице, как никчемная безделушка. А сие, как ни крути, — пренебрежение поучением матери нашей церкви. Сейчас же, когда Рим изыскивает, будем откровенны, непростую возможность канонизации ее покойного супруга, такая небрежность и вовсе может показаться вызывающей.