Виктор Мурич - Путь голема (СИ)

– Так выходит, что их не остановить?

– Думаю что именно так. Речь даже не в самой империи а процессе. Его уже не остановишь. Они не гнушаются грести бойцов даже из тех миров, которые им не интересны и не входят в их планы. Так Достоевский сюда и попал. Знаешь, лично мне он не нравится, но вызывает уважение. Он уже хрен его знает, какой по счету император, но такой быстрой карьеры не было ни у кого.

Наш разговор прервало многоголосое кваканье, переросшее в скандирование. У нас так обычно орут «шайбу, шайбу», «давай, давай» и «наливай, наливай».

– Требуют, чтобы я спел, – чуть ли не покраснев, сказал Сухов. – Любят заразы. – Ополовинив кружку, он предложил: – Димыч, а давай вдвоем?

–Да ну, – отмахнулся я. – Я с музыкалки не пел.

– А голос был что надо. И слух…

– Опять мысли читаешь?

– Не ломайся. Чай не девочка, – он щелкнул пальцами, и тут же наступила тишина. Необъятная хозяйка лично поднесла музыкальный инструмент и слюняво чмокнула Сухова в лоб.

– Начинай, – вытираясь, скомандовал он, когда она удалилась. – Никак ее не отучу… Нет, нет, подожди. – Он чуть ли не ладонью закрыл мне рот. – Совсем забыл. У меня подарок для тебя есть.

– Подарок?

– Тс-с-с, – приложил палец к губам Сухов, не порть момент. Я кой чего в твоей дыне еще тогда нарыл… Тебе понравится. – Он еще раз щелкнул пальцами.

Из-за прилавка появилась хозяйка с мешком в руках. Заговорщицки улыбаясь, она водрузила его на стол и подмигнула мне. Хорошо хоть тоже в лобик не чмокнула. Каратели одарили ее косыми взглядами и не почувствовав угрозы продолжили трапезу.

– И? – поинтересовался я, глядя на мешок из под картошки, перевязанный пестрой тряпкой, выполняющей роль подарочной ленты.

– Открывай, – потер руки в предвкушении Сухов.

– Не может быть! Трехрядка. С перламутровыми клавишами.

Закинув ремень на правое плечо, я разместил баян на коленях. Чуть потянув мехи, я коснулся перламутровых клавиш. И наступила тишина. Давно забытые ощущения. Я несмело пробежался по клавишам, вспоминая гамму. Пальцы левой руки привычно нащупали вмятинку на басовых кнопках. Баян вздохнул и…

– Что это было? – в полной тишине спросил Сухов.

– Полонез Огинского. Прощание с родиной. Автор покинул родину после подавления восстания, в котором участвовал. Символично, не находишь? Ну что, товарищ красноармеец, поехали?

Он согласно кивнул и впервые за многие годы я, закрыв глаза, запел:

Черный ворон, черный ворон,

Что ты вьешься надо мной?

Ты добычи не добьешься,

Черный ворон я не твой.

Зазвенели струны, вплетаясь в мотив казачьей песни, и голос, так похожий на мой подхватил:

Что ж ты когти распускаешь

Над моею головой?

Иль добычу себе чаешь?

Черный ворон, я не твой!

Оторвались от трапезы мои подружки. Вытирая глаза передником, опустилась на лавку хозяйка. Официантки забыли и про подносы и про клиентов. И клиенты забыли про щипание пышных задниц девок и про выпивку. На цыпочках детина переместился к нам, и присел рядом с Суховым. За его спиной беззвучно образовался еще десяток подобных уголовных личностей.

Сухов подмигнул мне, мол, давай Димыч. И я дал. Все что помнил с тех дано забытых времен. Передернув меха, я затянул во весь голос:

Завяжу смертельну рану

Подаренным мне платком,

А потом с тобой я стану

Говорить все об одном.

Детина шевелит губами, словно стараясь повторить незнакомые слова, а бригада за его спиной… Никогда не думал, что музыка на такое способна.

– Ты хотел армию? Будет тебе армия! – крикнул Сухов.

– Но я…

– Я тебя читаю, – улыбнулся он и ударил по струнам:

Полети в мою сторонку,

Скажи маменьке моей,

Ей скажи, моей любезной,

Что за родину я пал.

Я сделал паузу. Лиля. Тимоха. Прыщ. Ильич. Дайлушка. Вся накопившаяся в душе боль и тоска вырвались через слова:

Отнеси платок кровавый

Милой любушке моей.

Ты скажи – она свободна,

Я женился на другой.

– Что дальше? Зачем мне армия? – спросил я в пол голоса, на очередном проиграше.

– Ты станешь императором.

–Я не хочу!

– У тебя нет выбора. Ты же не хочешь, чтобы они умерли? – крикнул Сухов и подхватил последний куплет:

Взял невесту тиху-скромну

В чистом поле у ручья,

Обвенчальна была схваха-

Сабля вострая моя.

– Грустная песня, – сказал Сухов. – Вот только смысла не пойму.

– Прощальная. Погиб казак.

– Символично.

– Издеваешься?

Очнувшиеся слушатели заглушили его ответ. Нас хлопали по плечам, слюнявили щеки, тянулись кружками, разбрызгивая пену. Хорошо хоть на руках не качали – потолки то низкие. Детина наклонился ко мне и что-то проквакал раз за разом ударяя кулаком по столу и чиркая себя ладонью по шее. Я еле удержался, чтобы не поморщиться от несвежего дыхания фаната. Не понимая ничегошеньки, я приветливо улыбнулся и согласно кивнул. Грохнув кулаками по столу так, что посуда полетела на пол, он вскочил на ноги и закричал. Я даже понять ничего не успел, а мои девочки уже были у него за спиной.

– Стоять! – заорал я. Девушки замерли.

И весь кабак, даже не обративший внимание на чуть не свершившееся убийство заорал вслед за мной. Засверкали в тусклом свете ламп и жалких солнечных лучей с трудом проникающих через немытые стекла клинки. Обнаружив такое количество потенциальных целей, девочки поступили как истинные телохранительницы: обнажив мечи, они мгновенно переместились ко мне. Закрыв меня с боков, они приготовились к бою.

Народ воспринял их поступок как проявление солидарности и заквакал еще громче.

– Ну, вот и все, – крикнул мне на ухо Сухов. – Поздравляю. Ты лидер освободительного движения.

Он что-то проквакал и замахал руками. Фаны не торопясь разошлись по местам. Забулькало пиво. Захрустели кости под никогда не знавшими зубной щетки зубами. Многоголосый хохот заглушил охи-ахи из темноты. Потеряв интерес к происходящему, каратели вернулись к трапезе.

Хозяйка принесла большую тарель мяса с фасолью.

– Повтори еще раз. – попросил я оттирая рукавом лицо. – Надо же так излобзали. Чуть до дырок не протерли.

– Да чего тут повторять, – ловко закинул фасолину Сухов. – Личность ты уже известная. Бой на арене чуть ли не весь город видел. О тебе уже легенды ходят. А теперь еще и такая свита. Да и Ильича многие знали. Не всем нравится политика императора. Старики говорят, раньше лучше было. Смута растет. Понимаешь к чему я?

– Ничего я не понимаю. И если честно ни чего такого выходящего за рамки нашего средневековья я здесь не вижу. Насилие и террор это классические инструменты для удержания доминирующей позиции. Так было всегда. А боги… знаешь все эти истории про добреньких богов и чуть ли не в задницу целующих народ приближенных больше на сказку похожи. Или на утопию. А смута… так люди всегда чем-то недовольны.