Роман Злотников - Пушки и колокола

– Диво ягода, – задумчиво протянул муж. – И хвори гонит, и харч. Только негоже без хозяина пир в доме его устраивать. Иван Васильевич мне, вон, и хоромы свои оставил. Всяко его отблагодарить надобно. А ягода – чудна, – снова задумчиво повторил князь.

– А с чети сколько снять можно, кто считал, что ли?! – встрепенулся трудовик. – Вон, с репой той же сравнить ежели?! Репа-то по одной в земле, а картошка-то и кустами! – горячо, как торгаш, барыш почувствовавший, суетился учитель. – А с куста одного кузовок снять и немудрено! Да и не рожью с репой едиными…

– Здравия вам, гости дорогие, – в покои вошел невысокий статный человек, – хозяин надела. Князь Иван Васильевич.

– Здравия и тебе, хозяин радушный, – приподнявшись с лавки, приветствовал того муж. – Отблагодарить за прием да за хлеб с солью желаем.

– Бога и благодари, – спокойно отвечал тот. – Тебя нынче хозяином кликать велено.

– А ты небось и не рад?

– Веков испокон Рюриковичи наделом этим правили да себе хозяевами на уме были. Испокон веков бояре вяземские опорой князьям великой были. Лишь смоленские князья на колени поставили. А как Смоленское княжество пало, так, господней волей, Литовское над Вязьмой крылья расправило. А чуть погодя – Московское. Я – раб Божий, и не мне промысел высший судить. Одно лишь слыхивал, – чуть подумав, продолжал Василий Иванович, – что ты, князь, с вольницами лют, да разговор короток: своих бояр ставишь заместо тех, что на местах испокон веков, князей удельных тем самым во власти зело урезая.

– Твоя правда, – в упор глядя на князя Верейского, кивнул Донской.

– А еще, говаривают, защиту даешь тем, кто колено перед тобой склонил, да верных возвышаешь.

– И то – правда, – так же невозмутимо кивнул гость.

– Княжество хоть и вольное Верейское, да мало. Соседи грозные нынче, кто куда подаются; нет больше тех, кто по себе сам. Так и верно, видать, что и нашей земле власть чью-то признать надобно. Замятня какая, так и гуртом вернее. По воле Бога быть, и моя тебе верность, Великий князь Московский, – склонился в поклоне хозяин.

– Моя тебе рука, Иван Васильевич, – кивнув, отвечал Великий князь Московский. – Оно, ты верно говоришь: гуртом сподручней. Так быть единым нам княжествам на веки вечные.

– Благодарю тебя, князь.

– А раз так, то милости просим к столу нашему, диковин отведать, – Иван Васильевич, еще раз склонившись, последовал приглашению.

Ужин прошел бурно. Обсуждали и ягоду диковинную, и преимущества ее, и недостатки. Потом перешли к обсуждению новостей, где невзначай совершенно подметил Иван Васильевич о том, что рыщут в округе какие-то. Вроде литовские, да только непонятно, чего их сюда позаносило-то. Впрочем, лиха не творят да нам обид не наносят. Да и Бог бы с ними. Нехай. Лихих, может, посекут; их тоже ведь поприбавилось в последнее время. Потом уже про конкретные планы: сколько сполохов надобно бы да ям еще сладить. Так, чтобы беда, не дай Бог, случилась, мигом весть до столицы долетела, князь с боярами пока оборону держать будут. Потом про университет, где дети князей премудрости правления да закону Божьему учиться будут. Потом – про то, что уж скоро владыка с людом ученым в Москву вернется. Уже под вечер закончили, когда князь, разморенный отварами с процедурами вперемешку, совсем клевать носом начал.

– Вот что, – поудобней устраиваясь на лавке, прогудел Донской. – Утро вечера мудренее. Молитвы воздав, и почивать пора. А поутру и продолжим.

– Доброй ночи, – поклонившись, учитель покинул палаты, оставив князей одних.

Ночью вновь ветер разгулялся, да так, что казалось, частокол вот-вот не выдержит да рухнет под натиском стихии. Что и сами крыши посрывает, срубы перед буйством стихии беззащитными оставив. Такой силы ветрище был, что народ в лачугах своих, кто лучины, а кто и свечки зажегши, к Богу о сохранении душ молитвы разом воздали.

А ураган бушевал. Наваливаясь на неказистые срубы, он обхватывал их ледяными своими крыльями, жадно ища любые щелки, чтобы, ворвавшись внутрь, мгновенно выхолодить помещения, забрав с собой жалкие крохи тепла от убогих очагов. Азартно завывая, он носился по улочкам, наполняя сердца жителей суеверным страхом. Лишь к утру стихия отпустила, угомонившись и разогнав облака. Край неба налился кроваво-красными цветами, а унылый звон била оповестил о начале утреннего молебна. Терзаемый нехорошими предчувствиями, – такие же метели ведь были в ночь попадания в прошлое, и такая же в ночь раскрытия тайны митрополита, – Булыцкий беспокойно ворочался на жесткой лавке в холодном, продуваемом всеми ветрами доме, тщетно пытаясь уснуть. Только едва одолевать его начинала дрема, так и тут же кошмары мучить начинали. То Дмитрий Иванович, буянящий за то, что пороху нет, да отбиваться нынче нечем. То Сергий, словно заклинание, повторяющий лишь одну фразу: четверо Иуд! То горящие глаза самого Падшего Ангела, в которые пытается глядеть пенсионер, а то и мосток – ствол дерева поваленного, в центре которого он – Николай Сергеевич Булыцкий. Отчаянно балансируя, он ворочал головой, выбирая, к которому из берегов пойти: к тому, где ждал его Дмитрий Иванович, или же к тому, где стоял Киприан. То и дело подскакивая, промаялся до тех пор, пока ветер пляски свои не прекратил. Не в силах больше лежать, учитель, откинув рогожу, решительно направился к хоромам Дмитрия Ивановича с намерением рассказать о своих страхах.

– Ночь пережили, да и слава Богу, – широко крестясь, на крыльцо вышел Дмитрий Иванович. Посвежевший после вчерашней процедуры, даже, казалось, помолодел он. – Ты, Никола, – завидев приближающегося пришельца, обрадовался Донской, – вот чего: картошку свою засаживай да смердов поучай растить. Чудо ягода!

– По весне и поговорим, – торопливо кланяясь, Булыцкий приветствовал правителя. – Ох, сдается мне: беде быть.

– Зайди, – переменившись в лице, Дмитрий Иванович коротко пригласил пришельца войти. – Что за беда? – едва только дверь за ними захлопнулась, Донской в упор поглядел на трудовика.

– А мне почем знать-то? – тот лишь беспомощно пожал плечами. – Я, когда в минувшее попал, пурга разыгралась, да так, что до животиков не промерз едва. С Милованом когда в монастырь Троицкий направились о беде упредить – тоже. Вон, как ты с Киприаном полаялся, пурга разгулялась, аж колокол сорвало. Да и дорогу всю от Переславля-Залесского до Москвы до самой, куда ни поверни – все не ладно. Сначала Васька слег, потом – Милован, теперь – ты. Оно все больше думается, что сверху это Бог наставляет: не ходите! А еще сон был вещий, по которому мне четырех Иуд на пути одном свести придется… А тут еще Некомат со своими: откоптил да отжил, да грехи замаливать…

– И у тебя, и у Бреха на душе неспокойно. И у меня, – чуть подумав, прогудел Дмитрий Иванович. – Не верю я Витовту. А тем паче – Ягайле. С дарами богатыми ходить повадился; как ты в Переславль ушел, так он еще раз наведывался. И пришел, не спровадишь. И людишки его – глаз да глаз за ними. Чуть не углядел, так они уже на пилораме твоей. Или на домне. И пир этот, в Смоленске, и подарок… Не к добру то все, – почесав бороду, прогудел Дмитрий Иванович.