Константин Радов - Миноносец. ГРУ Петра Великого

– Вроде я никому из больших людей стараюсь не мешать…

– Если б мешал – еще бы хуже было. Пока ненавидят заранее, боясь будущего умножения твоих успехов. Не за то, что сделал, а за то, что можешь сделать. Гляди в оба и думай над каждым шагом.

Стелется под копыта лошадей зимняя дорога, качается кибитка на снежных волнах, неторопливо уплывают версты. Долог путь от Петербурга до Азова, томительны тревожные думы. Сначала – о делах, оставшихся за спиной. Мои люди очень молоды, а инженерные решения, которые предстоит воплотить, часто не имеют подобий. Взять хотя бы водяной привод. Голландские мастера долго уговаривали меня не трогать песчано-галечную гряду между озерами Суванто и Ладожским, пугая опасностью прорыва. Действительно, плотины обыкновенной конструкции рвет довольно часто, а такая масса воды при пятисаженном перепаде способна смыть весь завод. Ну и что? Не отказываться же от беспримерного по достоинствам места! Вместо обычных водозаборных прорезов я указал сделать совершенно иную конструкцию, на принципе сифона: пусть вода идет над плотиной. Предусмотрено было еще несколько подобных усовершенствований, не позволяющих случайной небрежности причинить фатальный вред. Надо иметь надежную защиту от дурака: в России живем! Теперь тщательно разработанные планы проходили еще одну проверку пред внутренним взором.

На подъезде к Туле иные мысли стали являться на смену. Знаете, как размножают заводы? Как плодовые деревья, прививкой. Берут от действующего веточку, сиречь небольшую часть мастеров, и приращивают на состоящий из необученных мужиков дичок. Все просто – если нет слишком уж большого несоответствия пропорций. Мой тульский заводик, хотя и приносил дохода больше, чем тысяча душ крестьян, имел не свыше четырех дюжин работников, вместе с истопниками и сторожами. Закрыть его полностью? Жалко. Но если на каждого мастера придутся толпы учеников – проку не жди. А ведь на Ладоге планировались и вальцовочная мастерская для прутков и полос, и проволочная, и листобойная с десятком водяных молотов, и еще кое-что на будущее… Единственный выход – кланяться Чулкову, чтобы дал людей с оружейного завода, пусть на обмен или за деньги.

После визита к оружейникам настроение совсем испортилось, невзирая на то, что Клементий Матвеевич с полным пониманием отнесся к просьбе. Причина была в другом: за время моего отсутствия изготовление новоманерного оружия почти совсем свернули. Ведавшее им отделение занималось по преимуществу ремонтом старых фузей, возвращенных из войск, а число вновь изготовленных составляло несколько сотен в год и не покрывало убыль от выбраковки. Особенно обидно показалось, что меня не спросили – и даже не сочли нужным поставить в известность.

– Денег нет! – оправдывался Чулков. – Если ваше сиятельство убедит вновь учрежденную Военную коллегию оплачивать пятнадцатирублевые ружья, буду только рад. Мне сие не под силу. Такой расход считают чрезмерным, хотя легкая пехота с нарезным оружием признана полезным дополнением к линейному строю. Видите ли, Александр Иванович, дульнозарядные штуцера мы отпускаем всего лишь по два рубля двенадцать копеек – посему они-то и приняты для вооружения егерских рот, кои будут устроены генерал-фельдмаршалом во всех полках.

Воздержавшись от произнесения всего, что хотел сказать о Светлейшем, я задал еще несколько вопросов и понял, что сам виноват. Лучших ружейных мастеров кто забрал себе в дивизию? А подумал ли о тех егерях, что ходили в Финляндию с государем и князем Голицыным? Неудивительно, если у Петра сложилось дурное мнение о надежности новоманерных фузей. Меншиков ни при чем: он собственного опыта для суждения о том не имел, разве что глядя на шведов, у коих офицеры и унтера во многих полках имели штуцера обыкновенного рода. В общем, стоило выпустить дело из своих рук – все пошло наперекос! Мои прежние успехи против турок спасли казнозарядные винтовки от полной отмены – но место, отведенное им среди пехотного вооружения, оказалось скромнее, чем я рассчитывал.

И вновь летит тройка. Ближе к Ельцу проплешины между лесных чащ слились в сплошные пространства с отдельными перелесками, а после Острогожска пошла настоящая степь, без жилья и без человеческих следов. Замерзший Дон составлял недостаточное препятствие для мелких ногайских шаек: лишь сотня слободских казаков в сопровождении позволяла спокойно спать, завернувшись в медвежью шубу.

Оставив далеко за спиной спокойную жизнь, коммерческие дела и научные изыскания, задумался о предстоящем. Поручение государя было не без противоречий. Замирить земли между Доном, Волгой и Кавказскими горами, населенные весьма беспокойными народами, стараясь при этом избегать прямого участия регулярных войск и не подвергая государство опасности столкновения с Оттоманской Портой… Может быть, исполнимо – но противоестественно. Как непорочное зачатие, примерно. Мир, вообще говоря, рождается из войны: из точного знания противников о соотношении сил, которое неоткуда получить без боя. Единственный способ объяснить кочевникам, что не следует брать ясырь в русских пределах, имеет к дипломатии очень косвенное отношение.

С другой стороны, любые осложнения на южных границах способны повредить аландским переговорам. Избави Боже! Шведы ухватятся, как утопающий за соломинку, и будут тянуть время, уповая на счастливый для себя случай. До окончания Северной войны не стоит рассчитывать на свободу действий. Если же мирный трактат подпишут еще нынешней зимой – лето на юге обещает быть веселым!

Словом, двойственное положение. Следуя древней мудрости о надлежащих действиях при желании мира и помня, что до весны пехота все равно действовать не сможет, я избрал главным занятием на зимние месяцы основательную подготовку к серьезной войне. Без изъяснения целей. Пусть призадумаются соседствующие народы, достаточно ли хорошо себя вели.

Результаты не замедлили. Селим-Гирей ушел назад в Крым под предлогом плохой погоды, его недобитый кузен с отрядом верных людей скрылся в ущельях Карачая, калмыцкие послы заверили, что старый Аюка готов отслужить прежние грехи. Я приказал ему вывести войско из Кабарды, но не распускать, а послать на кубанских ногаев. Сие племя захватили почти целиком, в числе десяти тысяч кибиток, со всем четвероногим имуществом, причем калмыки действовали больше плетью, чем саблей. Дело в том, что степь между Манычем и Кубанью была опустошена в прошлую войну дотла, и нынешние обитатели вышли из ногайских улусов, состоявших в калмыцком подчинении – будучи отогнанными Бахты-Гиреем либо сбежав самостоятельно. Речь шла о восстановлении status quo, тем более безболезненном, что фактический правитель калмыков Чакдоржап, женатый на ногайке Хандазе, обращался с мурзами по-родственному и брал в свою пользу всего лишь по барану с кибитки.