Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»

Воспитатель после таких слов махнул на всё рукой, а мы с Афанасием и плотником отправились в комнаты женской части палат, где работали пряхи и ткачиха. Там я указал Савве на вариант переделки самопрялки в более производительную модель с ножным приводом, да и попросил его прикинуть вариант с несколькими веретёнами для более производительной работы. Один прядильный аппарат мне удалось обрисовать вполне чётко, по другому в памяти остались лишь некоторые детали. Это всё из-за того, что ножная прялка валялась в прошлой жизни у нас в отцовском доме на чердаке, а многоверетённую я представлял, хоть и весьма расплывчато, по часто тиражируемым кинокадрам из ткацких цехов.

– На что тебе сия игрушка прядильная надобна? – недоумевал теперь наш будущий уездный окладчик. – Тебе ж энти штуки ни к чему. Ладно, с железом возиться, то мужеска забава, а в бабские дела лезть – ни к чему это, засмеют. Будешь потехой для всей округи.

– Серебра можно заработать, – сообщил я ему деталь бизнес-плана.

– Эт как же? – совершенно не желал понимать моих замыслов рязанец.

– Больше пряжи сделаем и продадим, – объяснение, на мой взгляд, было вполне доступно.

– Кому лишние мотушки надобны? Ну, сработают хоромные пряхи свой полный урок побыстрее, что далее делать будут? К иным работам они непривычны. Впустую их кормить придётся, они же в лености пребывать станут, иных слуг портить.

– Значит, сделаем больше сукна и его расторгуем, а для работы на торгу шерсти купим, – с мечтой об обогащении на текстильном производстве я расставаться не собирался.

– Кто сие сукно работать сможет? – не унимался критик мануфактурного производства. – Мастерица ткать у нас всего одна, да и то более по хамовному делу, скатёрки льняные горазда выделывать. Да шерсть только последний холостой бобыль распродавать будет, у прочих-то жёнки да дочери имеются, те сами всё соткут и спрядут, чем им ещё зимой заниматься?

– Тогда в других местах проведём закупки через купцов, – не давал я погибнуть идее.

– Поспрашать торговый люд можно. Только не видно в том деле прибытка, – Бакшеев в будущее ткацкого дела явно не верил.

Спустившись из верхних комнат палат во двор к Тучкову, узнали от него о прибытии из столицы Семейки Володимерова сына Головина, подьячего Посольского приказа, в учителя княжичу Дмитрию.

На второй день после прибытия, в субботу, присланный учитель попытался провести со мной свой первый урок. Этот русоволосый, курносый парень лет двадцати семи пытался подойти к делу со всей ответственностью. Он внёс в светлицу, где должны были проходить занятия, дощечку с влажным песком, пару толстых фолиантов и пучок свежих розог. Такой набор школьного оборудования меня озадачил, поротым я становиться не собирался, да и смотреть на то, как секут присутствующих со мной Баженку и Габсамита, совершенно не хотелось.

– Зачем сие? – я указал на свежие ивовые прутья.

– Для вразумления отеческого ленивых и нерадивых, – степенно ответил Семён сын Владимиров.

– Что ж это за проступки такие? – вопрос звучал риторически, но уточнить детали стоило.

– Леность сиречь неисполнение уроков учительских, а небрежение – непослушание казателю своему да шалости разные, – поучал подьячий.

– Значит, если задание не выполнить, то накажут? А как же моё звание княжеское рода Рюрика? – в возможность ежедневной порки верить не хотелось.

– Писаны слова святого Иоанна Златоуста в Измарагде: и не жалей, младенца бия: если жезлом накажешь его, не умрёт, но здоровее будет, ибо ты, казня его тело, душу его избавляешь от смерти, – Семейка прямо наслаждался своим положением. – В том будет мне одобрение и от опекуна твово оружничего Богдана Яковлевича, и от царя всея Руси Фёдора Иоанновича, и от всех отцов нашей святой церкви.

– Какие науки изучать станем? – расписание предметов стоило знать.

– Письменность, счёт, читать начнём святые книги на словено-русском, да латынь выучим. Ежели прилежными и понятливыми отроками себя покажете, то и скорописью овладеете, – перечислил всю программу на ближайшие годы придворный учитель.

– Что ж, делать нечего, розги так розги, – притворно согласился я. – Но токмо и наставнику, ежели он хуже воспитанника науку знает, положено наказание за такову оплошность. Да не как юнцам – прутками, а как мужу взрослому – плетьми.

– На кажный вопрос, который решение имеет и человеком постигаем, мною ответ вскоре даден будет, – усмехнулся Семён.

– Хорошо. От яблока отрезать треть, да еще четверть, да пятую часть, да одну шестую, да одну двадцатую, сколько частей в яблоке останется? – задачка вышла убийственной, приведение дробей к общему знаменателю славянским счётом мог осилить только математик незаурядного ума.

Головин ломал голову и чиркал на песке с полчаса, выходил у него остаток то десятая часть, то двадцатая.

– Самомуто, как исчислить, сие ведомо? – чеша затылок, озадаченно поинтересовался подьячий.

– Конечно. – Подойдя к учителю, прошептал ему на ухо: – Ничего не останется, а как считается – татарчонок покажет, таковое даже дикие степняки ведают.

Габсамит, с которым мы пару недель занимались взаимным образованием, он учил меня переводу арабских цифр в славянские, а я его дробям, простым уравнениям, умножению да делению столбиком и лесенкой, оказался козырной картой.

Проследив за его решением на песчаной доске, Семён мало что понял и проверять взялся с помощью черчения круга и измерения длин долей окружности длинной ниткой. Результат новоиспечённого учителя обескуражил, наш ответ к реальности оказался ближе, чем его собственный.

Далее присланному светилу от педагогики для решения была представлена несложная задача с двумя неизвестными, в которой фигурировали гонцы из Москвы в Углич, время в пути и вёрсты.

– Никак нет способа то рассчитать, нету тут числа верного, – наконец вынес свой вердикт Головин.

– Покажи посольскому приказному, каким обычаем сие счисляют, – подал я знак донельзя довольному собой татарскому отроку.

Габсамит резво присвоил неизвестным цифрам буквы греческого алфавита, составил два уравнения и в пять приемов выдал ответ.

На подьячего было больно смотреть, его мнение о себе как о высокообразованном преподавателе трещало по швам.

– Бажен, крикни конюхов с плетьми. Да пусть скамью дубовую тащат покрепче, – на это моё распоряжение Семейка даже не дёрнулся, видимо, физические мучения его пугали меньше, чем моральные, причиняемые невозможностью решить детские задачи для кочевых скотоводов.

Видя такое его состояние, намечавшееся наказание я остановил, к разочарованию всех находившихся рядом, народ смотреть на порку московского приказного сбегался с самых дальних уголков дворца. Попив холодного бражного кваса, Головин пришёл в себя и, изгнав любопытствующих, продолжил уроки.