Анатолий Дроздов - Интендант третьего ранга

— Колхозная ферма стоит пустая, — сказал тот, прищурившись. — Стадо угнали, остальное есть. Сепаратор, маслобойка… Я там сторожем работал, закрыл на замок, да еще скобами ворота забил…

— Забираю! — решительно сказал Крайнев.

— Расписку дашь? — заторопился старик. — Только справную, с печатью?

— Немцам будешь показывать? — ухмыльнулся Семен.

— Наши вернутся, спросят! — насупился дед. — Что ж мне, в Сибирь? Старый я…

— Дам расписку! — подтвердил Крайнев. — Гони коров следом! Накормим, отдохнете…

Поздним вечером, когда все распоряжения были сделаны, оставшееся после раздачи имущество сложено в сарае, а на лужке перед деревней мычали коровы, ожидая очереди на дойку, Крайнев устало сидел за столом, ожидая Семена. Хозяин запаздывал, и Настя не отходила от окошка — выглядывала. Наконец отскочила и стала греметь чугунами.

— Мужики просят по корове, — сказал Семен, заходя. — По одной в каждый двор. Собрались на дороге, ждут. Ругаются. У всех винтовки. Что скажешь? Стадо-то ничье…

— Государственное! — возразил Крайнев.

— Где теперь государство? — не согласился Семен.

— Значит, поделить? Тогда почему по одной? Пусть берут всех!

— Столько не прокормить! Одного сена сколько надо! Одна своя, одна новая — в самый раз. А, Ефимыч?

— Завтра! — сухо сказал Крайнев. — Когда уйдут дед с девками. Не то и они захотят… Коров пусть выберут, какие нравятся, но не даром. За трудодни. Оставшихся отвести на ферму, пасти, заготавливать им сено, ухаживать, доить, бить масло… Отрабатывать.

— Если б в колхозе так платили! — ухмыльнулся Семен, поворачиваясь, но Крайнев остановил.

— С сегодняшнего дня деревню по ночам охранять! Выставь посты с обоих концов, пусть сменяются, как устав велит.

Семен выскочил из хаты и вернулся, ухмыляясь.

— Чуть не передрались, кому первому на пост! — сказал, усаживаясь за стол.

— Почему? — удивился Крайнев.

— Коров будут выбирать! Тайком. Тряпочки на рога повяжут.

— Так темно!

— Городской ты, Ефимыч! — вздохнул Семен, разливая самогон. — Не знаешь, что для крестьянина корова! Они на ощупь…

Молча выпили. Настя поставила перед каждым полную миску щей, все набросились на еду. Крайнев заметил, что отец и дочь, несмотря на голод, ели аккуратно: не «сербали», с шумом втягивая щи с ложки, а бесшумно вкладывали ее в рот.

«Странные тут крестьяне, — думал он, старательно орудуя деревянной ложкой. — Говорят по-немецки, читают по-французски… Пушке радуются больше коровы… Разберемся…»

Комендант Города, гауптман Эрвин Краузе проснулся от боли. Огонь полыхал под ребрами справа и жег так, что хотелось выть. В пищеводе скребло, в рот отдавало кислым. Краузе, не открывая глаз, пошарил рукой, нашел на тумбочке сложенный конвертиком пакетик с содой, привычно развернул и высыпал порошок в рот. Запил из стакана, подождал. В животе забурчало, газы расперли желудок, и благословенная отрыжка пришла быстро. Жжение в пищеводе исчезло, но боль под ребрами осталась. Краузе повернулся на левый бок, затем на спину — боль не унималась. Надо было вставать.

Краузе спустил худые ноги на прохладный пол, морщась, натянул армейские галифе. Затем обулся и накинул подтяжки на плечи. Топнул несколько раз, давая знать денщику, что проснулся. Клаус не появился. Краузе сердито заглянул в соседнюю комнатушку — пусто.

«Сбежал к своей русской! — рассердился Краузе. — Наверное, и не ночевал! Погоди, вот отправлю на фронт!..»

Краузе кипятился, прекрасно понимая: ни на какой фронт он Клауса не пошлет. Услужливый берлинский проныра спасает ему жизнь. Без него в этой глуши он получит прободную язву — и капут. До военного госпиталя полдня пути, а в Городе немецких хирургов нет.

«Может, раздобудет сливок?» — подумал Краузе, присаживаясь на кровать. Эта мысль на мгновение облегчила боль. Свежие, жирные сливки — лучшее лекарство от язвы. В этой варварской стране их не умеют делать. Клаус говорил, что русские ставят молоко в погреб, а наутро ложкой собирают вершки. Сливки успевают прокиснуть. Русские называют их «сметана» и очень любят, но от кислых сливок желудок болит еще больше. Приходится пить молоко. Еще помогают сырые яйца. Свежие. Клаус, когда их приносит, уверяет, что только-только из-под курицы. Тогда почему болит живот? Боже, какие чудные взбитые сливки делала Лотта!..

Главной удачей в жизни Эрвин Краузе считал женитьбу. Когда он, молодой гауптман, в восемнадцатом году вернулся с Западного фронта, будущее представлялось безрадостным. Выполняя условия Версальского договора, Германия сокращала армию, тысячи лейтенантов, обер-лейтенантов, гауптманов, майоров оставались без средств к существованию и растерянно толкались на переполненных биржах труда. Некоторые нанимались простыми рабочими к своим бывшим подчиненным, и те покровительственно хлопали по плечам некогда строгих офицеров. Краузе такого не хотел, он проедал последние марки, когда судьба свела его с Лоттой. Она понравилась ему сразу, позже выяснилось, что и он ей. С армейской прямотой Краузе признался в любви и не скрыл своего бедственного положения.

— Я поговорю с отцом! — решила Лотта.

Это прозвучало многообещающе, но Краузе не поверил. Они познакомились с Лоттой в дешевой пивной (позже выяснилось, что Лотта зашла в нее случайно), как мог помочь ему отец бедной девушки? Краузе обещали содействие люди влиятельные, но даже в полицию не сумели устроить.

Следующим утром к подъезду его обшарпанного дома подкатил черный «Кадиллак», и шофер в кожаной тужурке сообщил потрясенному Эрвину, что господин Леманн приглашает господина Краузе в свое поместье. Отставной гауптман облачился в парадный мундир, нацепил ордена и отправился к отцу Лотты.

— Дочь сказала, что любит вас, — без долгих предисловий сказал ему низенький, пухленький Леманн. — Я ей верю.

— Я тоже люблю ее! — поспешил заверить Краузе.

— Похоже на правду, — согласился Леманн, пронзив его цепким взглядом. — Лотта уверила: вы не знали, чья она дочь. Я сомневался, но теперь вижу: она права. Это хорошо характеризует вас, Краузе. Я человек простой, богатства достиг трудом, поэтому ценю в людях честность. Лотта сказала: вы ищете работу. Я могу предложить ее. Но мундир придется снять…

— Я ничего не умею! — смутился Эрвин. — Меня учили воевать…

— Большое поместье — это большое хозяйство. Бывший ротный командир сможет управлять сотней работников. Или я не прав?

Краузе горячо подтвердил, что господин Леманн абсолютно прав, и вне себя от радости побежал разыскивать Лотту. Через месяц они объявили о помолвке, через полгода поженились. Это были счастливые двадцать лет. Появление в Германии фюрера не слишком огорчило Краузе — хватало других забот. Даже с началом польской войны он не озаботился: вермахту хватало молодых, честолюбивых офицеров, а ему шел сорок пятый год. Но перед восточной кампанией о нем вспомнили…